Говоря об обстоятельствах возникновения Первой мировой войны, историки, как правило, очень много внимания уделяют политическим и экономическим факторам. Мне представляется, что при всей безусловной значимости этих факторов, недостаточное внимание уделяется чисто военным составляющим ситуации, а именно особенностям и роли мобилизационных планов сторон, и техническим возможностям уничтожения живой силы противника. Накануне Первой мировой войны произошли события, существенно изменившие представления о возможности нанесения потерь противнику с использованием тяжёлой артиллерии и в связи с этим с необходимостью иметь значительно больший по размеру численный состав армии. Эти новые идеи были опробованы в ходе русско-японской войны 1905 года, и в особенности в балканских войнах 1912-13 гг. Балканские войны отличались очень высокой степенью мобилизации населения, что стало возможным в результате исключительно интенсивно ведшейся националистической пропаганды во всех государствах - участниках войны. Уровень мобилизации во время второй балканской войны в Сербии достигал 20 процентов населения, а в Болгарии - 25 процентов населения. Эти совершенно запредельные цифры позволили Сербии - стране с населением в 3,5 миллиона человек, выставить огромную семисоттысячную армию. Ещё большую армию выставила чуть более населённая Болгария. Европейские правительства охотно поставляли всем сторонам балканских войн тяжёлое вооружение, в результате чего военные действия превратились в гигантскую бойню.
Уже эти события могли бы позволить европейским странам и их правительствам оценить реальные масштабы потерь и характер военных действий в назревающей Первой мировой войне. Но вместо того, чтобы предпринять какие-то меры по предотвращению конфликта, все основные европейские державы лишь ускоряли процесс перевооружения армий и совершенствовали характер мобилизационной системы. Во всех странах- участниках националистическая пропаганда использовалась чрезвычайно широко, ибо без соответствующего идеологического подкрепления просто невозможно было представить себе ведение боевых действий такого масштаба, и в течение столь долгого времени. Между тем структура и характер мобилизационных планов Франции, России, Германии и Австро-Венгрии во многом предопределили ход боевых действий в течение первых месяцев войны.
Здесь хотелось бы сделать небольшое отступление, и рассмотреть общие проблемы стратегической стабильности. Понятие стратегической стабильности широко используется в настоящее время для определения устойчивости систем ядерного оружия по отношению к случайно или преднамеренно начатому конфликту, а именно стратегически стабильной называется такое соотношение вооружений, когда любая из сторон, несмотря на нанесение первого удара противником, оказывается в состоянии нанести ответный удар, причиняющий заведомо неприемлемый ущерб. Знание каждой из сторон конфликта о неизбежности гарантированного неприемлемого ущерба для себя в случае начала конфликта, является естественным фактом сдерживания, не позволяющим никакой из сторон приблизиться к началу войны, и тем самым удерживающим стороны не только от нанесения первого удара, но и заставляющим их относиться очень осторожно к обычным ситуациям и конфликтам низкого уровня, не доводя до такого положения дел, когда взаимные военные действия могут ускользнуть из-под взаимного политического контроля.
Насколько мне известно, эта чрезвычайно широко распространённая идея в отношении баланса ядерных вооружений, не применялась в отношении обычных вооружений. Между тем, ситуация в Европе летом 1914 года является очень хорошим примером очевидного нарушения принципа стратегической стабильности. Дело в том, что Германия и Австро-Венгрия по совокупному людскому и техническому потенциалу явно уступали России и Франции, но лишь в долговременной перспективе. В реальности баланс наличных вооружённых сил в краткосрочной перспективе значительно отличался от баланса в долгосрочной перспективе благодаря существенному различию в скорости мобилизации. Германия и Франция были в состоянии мобилизовать свои вооруженные силы за время менее недели, в то время как России, обладавшей колоссальными людскими резервами, для мобилизации требовалось как минимум сорок дней. Дисбаланс военной мощи в долгосрочной перспективе заставлял немецких генштабистов очень серьёзно задумываться над тем, что можно было предпринять для спасения ситуации. Именно поэтому немецкой генштаб с особой тщательностью разрабатывал мобилизационные планы, проводил постоянные тренировки офицеров, отвечающих за переброску войск, и в результате пристального внимания к этой проблеме довёл до совершенства мобилизационный механизм, который работал как часы и был в состоянии перебрасывать огромные массы войск на значительные расстояния, например с западного на восточный фронт. Именно так созрел знаменитый план Шлиффена, который предполагал очень быструю мобилизацию немецких вооружённых сил, и использование их для разгрома Франции в течении сорока дней путём вторжения во Францию через нейтральную Бельгию. Таким образом, если мы посмотрим на общую ситуацию с мобилизационными возможностями в Европе, мы обнаружим следующую вещь - благодаря медленным темпам мобилизации российской армии появлялся зазор во времени, который позволял превратить безнадёжную с точки зрения долгосрочного использования ресурса войну на два фронта в последовательность двух войн - первую с Францией, вторую с Россией, в которых достижение победы не выглядело столь уж невероятным фактом.
Этот расчёт на эксплуатацию существующей стратегической нестабильности опирался, правда, на некоторые неизбежные допущения, а именно: 1. Бельгия беспрепятственно пропускает немецкие войска через свою территорию 2. Англия не вступает в войну. Оба эти допущения в реальности оказались нарушенными. Бельгия отказалась пропустить немецкую армию и сопротивлялась в течение двух недель, во время которых немецкие войска безуспешно пытались взять крепость Льеж. Второе нарушение условий плана Шлиффена произошло вследствие решения британского правительства, и было в значительной степени инициировано нарушением бельгийского суверенитета. Британцы не могли допустить появления немецких войск на берегу Ла-Манша, и даже родственные связи императора Германии с британским королевским домом не смогли удержать Британию от вступления в войну.
Другим важным элементом стратегической нестабильности в Европе 1914 года было отсутствие у России отдельных планов мобилизации против Германии и Австро-Венгрии. Россия, поставленная убийством эрцгерцога Фердинанда и австрийским ультиматумом Сербии в условия необходимости немедленной мобилизации, автоматически начала мобилизовывать армию и против Германии, чем вызвала паническую реакцию германского военного и политического руководства, так как стало очевидно, что план Шлиффена может провалиться. Император Вильгельм II посылал российскому императору Николаю II телеграммы, умоляя остановить мобилизацию, но в силу планов русского генштаба (это бы означало одновременно остановить мобилизацию против Австро-Венгрии) и общего настроения в стране сделать это уже было невозможно. Таким образом мы видим, что структура мобилизационных планов имеет по существу те же самые черты, и приводит к тем же самым результатам, что и стратегическая нестабильность в случае наличия у сторон ядерного оружия.
Другим, не менее важным фактором чисто военного свойства, была аналогичная структура договора между Францией и Англией о распределении ответственности в защите береговой линии. В соответствие с меморандумом, подписанным только военными властями (о содержании которого не было ничего известно даже британскому кабинету министров, за исключением премьер - министра и лорда Грэя, ответственного за внешнюю политику), ответственность по защите морского побережья определялась следующим образом: британский флот брал на себя задачу прикрытия Атлантического побережья Франции и пролива Ла-Манш, в то время как французский флот сосредотачивался в Средиземном море для защиты южной морской границы Франции. Когда британский кабинет министров узнал о наступлении германских войск на Францию через Бельгию, лорд Грэй обратился к британскому парламенту с просьбой о военных кредитах, и раскрыл перед депутатами реальное положение дел с ответственностью британского и французского флотов. Он сообщил изумлённым депутатам, что в силу заключённой конвенции, если Британия немедленно не вступит в войну, то ключевое для обороны Британии французское побережье Ла- Манша останется без прикрытия, и соответственно этому вступление Британии в войну на стороне Франции в текущей ситуации является неизбежным. Вступление Британии в войну являлось в большой степени неожиданностью для германского руководства, в особенности для императора Вильгельма II, который надеялся удержать Британию от военных действий в силу близкородственных отношений с британским королевским домом. Но, как и в случае с Россией, расчеты Вильгельма II на личные связи монархического характера оказывались недействующими. Впоследствии в многочисленных мемуарах участники событий июля-августа 1914 года неоднократно отмечали, что сползание в войну происходило помимо их воли. Как представляется, дело здесь не столько в конкретной политической воле руководства втянутых в войну европейских стран, сколько в том, что мобилизационные планы имеют скверную особенность оказывать решающее влияние на менталитет военного руководства, которое, в свою очередь, ставит политическое руководство стран перед свершившимся фактом, и настаивает на том, что «изменить уже ничего нельзя». В сочетании с хорошо известным выводом о резком сужении горизонта принятия решений в условиях стресса (а стресс в июле-августе 1914 года с очевидностью наблюдался в руководстве всех европейских стран), война действительно становилась неизбежной и практически её начало не зависело от воли руководства вступающих в неё стран.
В то же время во Франции и Великобритании после войны наблюдались многочисленные попытки возложить ответственность за начало войны на Германию. Формально это вполне справедливое утверждение, так как именно Германия объявила войну России и Франции, и вторглась на территорию нейтральной Бельгии для того, чтобы получить наиболее лёгкий доступ на французскую территорию. По существу же все стороны несут ответственность за возникновение вооружённого конфликта, прежде всего из-за наличия тайной дипломатии. Взаимные обязательства между Россией и Францией, Францией и Великобританией держались в глубоком секрете до самого начала войны, создавая искажённую картину ситуации в Европе у германского руководства, и возбуждая у немецкого генштаба надежды на лёгкую победу с помощью исключительно сложных для выполнения маневров войсковыми ресурсами.
Конечно, это утверждение ни в какой мере не оправдывает германское руководство, которое ввязывалось в войну в условиях достаточно явного дисбаланса сил, но совершенно не случайно после присоединения США к Антанте и победы в войне в ноябре 1918 года, американский президент Гарольд Вильсон начал настаивать на проведении более открытой и ясной для общества политики военных союзов и дипломатической активности. Известный британский дипломат Гарольд Никольсон в своей книге «Как делался мир в 1919 году» даже разделяет мировую дипломатию на две фазы - до и после Версальского мира. Несомненно, после Версальского мира дипломатия не только под влиянием Вильсона, но и под влиянием большевистского правительства стала более открытой. Это не спасло, однако, Европу от Второй мировой войны, причины которой были весьма далеки от описанных выше факторов, способствовавших возникновения Первой мировой войны, и имели существенно более глубокий идеологический характер.
Рассматривая условия возникновения Первой мировой войны в современной перспективе, представляется полезным обратить внимание на процесс эскалации конфликта, который был вызван структурой мобилизационных планов. А именно: Австро-Венгрия, объявив войну Сербии, вызвала вступление в войну России. Объявив мобилизацию против Австро-Венгрии и Германии, Россия, у которой не было отдельного плана мобилизации против Австро-Венгрии, поставила Германию перед необходимостью отмобилизовать вооруженные силы и вступить в войну одновременно против России и Франции. Наступление через Бельгию, предусмотренное планом Шлиффена, в свою очередь поставило перед Великобританией необходимость вступления в войну. Мы видим цепочку эскалационных действий, неизбежно завершающихся всеобщим конфликтом, причем на каждом этапе эскалации решения, принимаемые политическим руководством, представляются достаточно обоснованными, но не учитывают самого факта последующей эскалации.
Сходная логика применялась и во время Карибского кризиса, но тогда эскалацию конфликта удалось остановить путем прямого контакта между лидерами СССР и США. Есть подозрение, что если бы число участников в Карибском кризисе было больше, последствия могли бы быть гораздо серьезнее. Отчасти это подтверждается реакцией Фиделя Кастро на соглашение между СССР и США.
В современном мире, где число участников любого достаточно серьезного конфликта намного больше двух и, по крайней мере, сравнимо с числом участников Европейского конфликта 1914 г., опасность эскалации становится весьма реальной. Особенно велика она в случае, когда некоторые из участников конфликта (даже не самые крупные) ведут себя совершенно безответственно (примером чего является поведение Украины в настоящее время). Возможно, что подобное поведение вызвано внутренней нестабильностью и является средством решения внутриполитических задач.
Но тогда особое значение приобретает комплексный двухуровневый анализ ситуации, учитывающий как внешнеполитические, так и внутриполитические аспекты.
