130 лет назад родился великий русский композитор
Есть такое понятие – музыкальный писатель. Не только музыковеды-теоретики, но и многие композиторы обращались к художественному слову, сами сочиняли либретто для своих опер, занимались музыкальной критикой, писали даже целые философские трактаты. Но в подавляющем большинстве на первый план они всегда ставили музыку. Так, к примеру, Моцарт настаивал на том, что для него как для композитора «поэзия – послушная дочь музыки». Что бы он сказал, услышав от собрата-музыканта такое: «Всё утро с увлечением читал рассказы Куприна. Я и не знал, что у него такие отличные рассказы, и технически сделаны очень хорошо. Ах, отчего я бросил мои! Но я вернусь к ним. Честное слово, у меня большая любовь к писанию, но композиторство заело»?!
Даже не верится, что слова эти принадлежат Сергею Сергеевичу Прокофьеву. Опустим сразу эпитеты «гений мирового масштаба», «новаторский стиль», «пианист и дирижёр от бога» и т.д. На страницах «Литературной газеты» на этот раз мы будем говорить о Прокофьеве не как о Музыканте, но как о Литераторе. Хотя, конечно, совсем обойти тему музыки не получится. Итак, перед нами музыкальный писатель. Вернее, литературный композитор.
В 1900 году Серёжа впервые посетил в Москве оперный театр. Судьбоносное волшебство! Спектакли произвели на девятилетнего мальчика такое сильное впечатление, что он загорелся идеей создать собственную оперу. Где взять либретто? Конечно, написать самому! Всего через полгода опера «Великан» была готова, и с тех пор литература и музыка в жизни Прокофьева пошли рука об руку, борясь за пальму первенства.
Вначале победило слово. Прокофьев всерьёз обратился к жанру рассказа. Самым первым его писательским опусом стала любовная история под названием «Мерзкая собака». За ней последовала «Сказка про гриб-поганку» – творческая аллюзия к собственным впечатлениям от прогулок по лесу, полному «огромных красных мухоморов». А чего только стоят одни названия некоторых рассказов: «Ультрафиолетовая вольность», «Какие бывают недоразумения», «Они лежали в курительной.», «Умерев, часовщик.»!
Но, пожалуй, наиболее оригинальным, полным скрытого символизма получился фантастический рассказ «Блуждающая башня» про учёного-ассириолога, разгадывающего запретные тайны Вавилонской башни. Философская параллель со сбежавшей из Парижа Эйфелевой башней рождает потрясающий зримый образ. Только представьте: башня «вышла из города по кратчайшему направлению, стараясь ступать осторожно, не разрушая домов. Её железные ноги попадали на середины улиц, на пустынные бульвары, во дворы и только в немногих местах наступали на постройки, обыкновенно там, где не было другого свободного места.»
За два года, с 1917-го по 1919-й, Прокофьев написал более десяти рассказов (некоторые сохранились лишь частично). «Если буду писать так в течение сорока лет, то триста двадцать рассказов. Солидный писатель», – мечтал он в дневнике. «Солидного писателя» не получилось – на композитора заявила свои права музыка.
Правда, и тут не обошлось без литературы! Фёдор Михайлович Достоевский. Сюжет его «Игрока» не отпускал Прокофьева до тех пор, пока не воплотился в музыку в 1916 году. Либретто композитор, разумеется, написал сам. Показательно, что благословение на некоторые диктуемые сценическим жанром переделки оригинала Прокофьев получил лично от Анны Григорьевны Достоевской, второй жены писателя.
Жаль, что объём статьи не позволяет даже упомянуть все произведения Сергея Сергеевича, связанные с Книгой, – не то что дать им хотя бы краткий анализ с литературной точки зрения! Опираясь только на них, можно было бы составить целую антологию мировой литературы!
Острый психологизм Достоевского сменил Карло Гоцци с его сказками-буффонадами («Любовь к трём апельсинам», 1919). Затем настала очередь символиста Валерия Брюсова («Огненный ангел», 1927). Про автора либретто в обоих случаях повторять не будем.
В 1936 году по инициативе Наталии Ильиничны Сац для её Центрального детского театра Прокофьев написал симфоническую сказку для чтеца и оркестра «Петя и Волк». Интересно, что текст сказки печатался отдельно от нот в виде детской книги и сказка быстро стала считаться народной. Высшая похвала для автора!
А вот либретто оперы «Семён Котко» (1939) по повести Катаева «Я, сын трудового народа» Прокофьев создавал уже | в соавторстве – на равных! – непосредственно с Валентином Петровичем.
Соавторство – отдельная тема не только в творчестве Прокофьева, но и в его, можно сказать, личной жизни. Начиная с «Обручения в монастыре» (1946) по сюжету «Дуэньи» Ричарда Шеридана, он создавал либретто уже совместно со своей будущей второй женой Мирой Мендельсон. Она же помогала мужу и при написании «Повести о настоящем человеке» (1948) по Борису Полевому. Но главное, принимала непосредственное участие в создании шедевра – мировой музыки вслед за мировой литературой! – оперы «Война и мир» (1952).
Да, настала очередь Толстого, который, кстати, в своё время признавался: «Музыка заставляет меня забыть себя, моё истинное положение, она переносит меня в какое-то другое, не своё положение».
Мира Мендельсон-Прокофьева вспоминала: «Война и мир» была первым произведением, прочитанным мною Сергею Сергеевичу вслух... Когда я дошла до страниц, описывающих встречу раненого князя Андрея с Наташей, Сергей Сергеевич сказал мне, что чувствует эту сцену как оперную, и именно с этого момента начал думать о «Войне и мире» как оперном сюжете».
Прокофьев чувствовал музыку как литературу, а литературу – как музыку. Недаром авторитетный музыковед Елена Долинская, автор монографии «Театр Прокофьева», к примеру, отмечает: «.рассказ «Ультрафиолетовая вольность» написан в трёхчастной форме с кодой, отражающей материал середины (АВА1в). Данная структура нормативна для развёрнутой оперной сцены. Например, в опере «Война и мир».
И только композитор такого – именно литературного – дарования мог настолько глубоко проникнуть и понять самую «душу» Шекспира, чтобы перевести трагедию на язык чистой музыки. «Ромео и Джульетта» (1935). Не нужно никаких слов. Лучше всех уже сказала первая исполнительница партии Джульетты Галина Сергеевна Уланова: «Если бы меня спросили, какой должна быть музыка «Ромео и Джульетты», я бы ответила – только той, что написал Прокофьев».
А что же его чисто литературное творчество? Если рассказы считать «музыкальными миниатюрами», то «крупный жанр» также не был оставлен им без внимания. Стоит только открыть «Автобиографию» и «Дневники», и понимаешь, что заставило Сергея Михайловича Эйзенштейна признать: по масштабу писательского таланта «Прокофьеву равен только Стендаль». Остаётся только «передать слово» самому Художнику: «Если бы я был не композитором, я, вероятно, был бы писателем.»
