Русская атака. Продвигая искусство, Дягилев мыслил категориями боя

150 лет назад, 31 марта 1872 г., в деревне Селищи Новгородской губернии появились на свет Пётр Великий, Нерон, Геркулес, Жёлтый Дьявол, Кресто­носец красоты и Лучезарное ­солнце.

Именно такими прозвищами лет через 30 наградят Серёжу – новорождённого сына штаб-ротмистра кавалергардского полка Павла Дягилева.

Повод для восхищения этим человеком действительно был. Сергей Дягилев, всерьёз утверждавший, что в его жилах течёт кровь Петра Великого, унаследованная по материн­ской линии от одной из фавориток императора, фактически повторил и даже приумножил подвиг царя-плотника. Если Пётр «прорубил окно в Европу» и сделал России прививку западной культуры, то Дягилев, образно говоря, воспользовался этим окном, чтобы привить русскую культуру Западу. Но получилась у него не прививка, а настоящая атака, в результате которой Европа сдалась на милость победителя. Стараниями Дягилева Россия в одночасье стала модной. Модной настолько, что во всём мире ей захотели подражать, а её достижения – копировать.

Продюсер от Бога

Нечто подобное в нашей истории произошло один только раз – когда русская армия, победительница Наполеона, в 1814 г. вошла в Париж. Тогда на короткое время в Европе и впрямь установилась мода на всё a la russe. Другое дело, что ценой того небывалого взлёта имиджа стали сотни тысяч русских жизней и сожжённая Москва.

Дягилев обошёлся без увечий и трупов, но достиг, пожалуй, большего. Достаточно сказать, что мать нынешней королевы Великобритании выходила замуж в платье с отчётливыми «русскими» мотивами и признавалась, что причиной тому – её впечатления от балетов Дягилева «Жар-птица», «Петрушка» и «Весна священная».

Кое-кто, например французский композитор Франсис Пуленк, писавший музыку для «Русских балетов» Дягилева, был уверен, что Сергею Павловичу были открыты некие сверхъестественные знания: «Несравненный Дягилев был магом и чародеем». А поэт Александр Блок и вовсе рубанул сплеча: «Эта сила Дягилева… Есть в нём что-то страшное, он ходит «не один». Намёк прозрачен – в русской традиции так говорят о человеке, который заложил душу, и его до поры сопровождает некто очень могущественный и зловещий…                
 
На самом деле почти все биографы Дягилева так цитируют словесный автопортрет начинающего деятеля, которому тогда было всего 23 года: «Я, ­во-первых, большой шарлатан, хотя и с блеском, во-вторых, большой шармёр, в-третьих – нахал, в-четвёртых, человек с большим количеством логики и малым количеством принципов и, в-пятых, кажется, бездарность; впрочем, я, кажется, нашёл моё настоящее назначение – меценатство. Все данные, кроме денег, но это придёт». И никаких поту­сторонних сил. Но...

Во-первых, отбросим «бездарность» – здесь молодой Дягилев явно кокетничает. ­Во-вторых, разберёмся с «шарлатаном». Помимо общеизвестного значения «обманщик, плут» есть ещё одно – итальянский глагол ciarlare, от которого и происходит слово, означает «говорить с пафосом, уверенно нести любую чушь». Ну а «шармёр» – это человек, умеющий очаровывать, ­пленять.

Всё вместе даёт нам на выходе описание идеального продюсера. Ураганный напор, обаяние, хитрость, умение нравиться людям, втираться к ним в доверие… У современных продюсеров в ходу циничное выражение: «Звезда может сидеть на кухне, пить дешёвую водку и не знать, что она звезда». То есть всё вышеперечисленное включается на полную мощность, чтобы вытащить звезду из кухни и поразить мир её талантом.                                                               

Разведка боем

Задача непростая, даже если речь идёт об одном человеке. Но в том-то всё и дело, что «звездой» Дягилева был не один человек, а русское искусство и русская культура. Правда, не вся. Иной раз, читая аналитические статьи Дягилева, ловишь себя на мысли, что так могли бы, наверное, говорить в эпоху «борьбы с безродными космополитами», когда за «преклонение перед Западом» можно было поплатиться добрым именем, а то и карьерой: «Наше искусство затуманено влиянием Запада и большей частью вредно онемечено. Покуда Запад казался далёким обольстительным краем, где развивалось неизведанное и гигантское искусство, русские художники ловили каждую крупицу и стремились делать «как там»… В России долго не знали Запада, а теперь, последние года, он лезет к нам, и много непрошенного и продажного мутит наш взор».

Но узколобый национализм – это, что называется, не про Дягилева. Он неодно­кратно говорил о том, что подобное извращённое национальное чувство губительно для творца. Да, Запад – это вызов. И здесь есть только два варианта: либо бросить ответный вызов, либо сделать вид, что не замечаешь противника, «окуклиться», замкнуться на себе. Собственно, об этом Дягилев и размышлял, когда ставил вопрос насчёт знакомства с Западом: «Что же хуже, что опаснее? Не знать Запад или знать слишком много?» Ответ он увидел в работах русских классиков: «Первая и наибольшая заслуга Сурикова, Репина и, главное, Васнецова в том, что они не убоялись быть сами собой. Как смелые русские натуры, они вызвали Запад на бой и, благодаря силе своего духа, сломали прежнее оцепенение. Но они дерзнули и смогли это сделать только с помощью одного и неизбежного условия – близкого и осязательного знакомства с тем же враждебным Западом. Когда Васнецов гулял по Ватикану или в Париже всматривался с интересом в творения Бёрн-Джонса, он не хотел покоряться, и, наоборот, именно тут, в момент преклонения пред чарами чужеземного творчества он понял всю свою силу и ощутил с любовью прелесть своей девственной национальности».

Свою же задачу он видел в том, чтобы в бой вступило новое поколение художников и композиторов, музыкантов и танцоров… Именно в бой – Сергей Павлович мыслил категориями если не войны, то жёсткого соревнования: «Чтобы быть победителями на этом блестящем европейском турнире, нужны глубокая подготовка и самоуверенная смелость. Надо идти напролом. Надо поражать и не бояться этого, надо выступать сразу, показать себя целиком, со всеми качествами и недостатками своей национальности!»

Явление звезды

Такие смелые заявления не могли остаться без внимания. Правда, внимание долгое время было, мягко говоря, нелестным. Более того, в России, за которую собирался биться Дягилев, его напора поначалу боялись. Вот отзыв 1898 г.: «Тряпичник, собирающий на мусорной свалке отбросы декадентского искусства». Вот статья 1903 г.: «Безвкусный кривляка, занимающийся наглым самовосхвалением». Вот 1907 г.: «Самозванец русского искусства, прокажённый, бандит». И даже знакомый Дягилева, артист и балетмейстер Серж Лифарь замечал в нём что-то пугающее: «В аристократически-барской природе Дягилева где-то подспудно таилось и русско-бунтарское начало, русский анархизм, русский нигилизм, готовый взорвать всю вековую культуру».

Тут нужно учесть один забавный факт. Человек, который творил это беззаконие, был самым что ни на есть законником – выпускником юридического факультета Петербургского университета. Питерский юрфак рубежа XIX–XX вв. во многом определил тот культурный взрыв, что мы называем Серебряный веком. Вот ещё несколько имён его выпускников: Мстислав Добужинский, Александр Бенуа, Николай Рерих, Иван Билибин…

Знание правовых коллизий и законов европейских стран не могло не помогать в осуществлении русской атаки. Но ради торжества своей единственной звезды, русского искусства, Дягилев мог и пуститься во все тяжкие. Он рисковал репутацией, унижался, лгал, а иногда пускал в ход и правду… Французская аристократка графиня Элизабет Греффюль вспоминала, как Дягилев добывал деньги на первый «Русский сезон»: «Он показался мне каким-то проходимцем, авантюристом. Я не понимала, зачем он пришёл. Но когда он сел за рояль и заиграл вещи русских композиторов, которых я до того совершенно не знала, я всё поняла. Это было так изумительно чудесно… Когда он стал говорить о том, что хочет на следующий год устроить фестиваль русской музыки, я тотчас же, без всяких сомнений и колебаний, обещала ему сделать всё, что только в моих силах». Фестиваль состоялся, и это была победа русского искусства и лично Дягилева – первая в череде грядущих триумфов.