21 июня родился Александр Твардовский, русский поэт, редактор, первым рискнувший напечатать Солженицына, автор главного советского военного образа. Василий Теркин из частушки и прибаутки дорос до национального эпоса.
Сегодня, когда споры о войне в разных ее контекстах не утихают, когда призрак новой войны пугает или, наоборот, прельщает, стоит сказать о главном труде Твардовского – о «Василии Теркине», «книге про бойца без начала и конца»: все этот текст проходили в школе, все знают – чего уж, Теркин-то, все же понятно.
Все ли?
Балагур идет сквозь войну, играет на гармони, рассуждает об ордене и медали, весело беседует с генералом – и все это написано так, что невозможно не выучить наизусть. «Переправа, переправа...» – «Теркин» сознательно написан так, чтобы запоминаться сразу, с ходу, без лишних усилий. Но подкупающая простота поэмы может ввести в заблуждение: речь идет об очень важных вещах.
Все так очевидно, что сложности образа Теркина – словно бы специально никто не прячет. Вот он – весь на ладони.
Вот он – обычный солдат, «обыкновенный», «в каждой роте есть и в каждом взводе». Твардовский повторяет эту простую мысль так настойчиво, что Теркин действительно сливается с шинельной массой, да все никак не сольется.
Потому что приходит (глава «Два солдата») к старику и старухе и ведет с ветераном Первой мировой, империалистической, войны задушевные солдатские разговоры. И оказывается, что война была не за царя, а русская, обычная, наша, война. Против немца. Теркин чинит пилу и заводит часы («Но куда-то шильцем сунул, / Что-то высмотрел в пыли, / Внутрь куда-то дунул, плюнул, – / Что ты думаешь, – пошли!»), запускает остановленное время, чтобы и этот старый солдат, который ни на какой фронт уже не пойдет, встал у него за спиной. Солдат солдату брат, за царя ли воюем, за советскую власть, а все – за Родину.
Теркин, кроме того, журит старуху за спрятанное сало, буквально повторяя знаменитую «Кашу из топора», а это – уже допетровское время. Только солдаты все те же.
История закручивается на новый виток. С немцем, которого Теркин берет в плен, наш солдат бьется – правильно – как Пересвет с Челубеем, лицом к лицу, почти обреченный. И, конечно, побеждает, хотя готов и проиграть. И тут Твардовский перестает шутить, голос автора звучит совсем иначе:
И какой ты вдруг покорный
На груди лежишь земной,
Заслонясь от смерти черной
Только собственной спиной.
Обыкновенный солдат, Теркин идет на войну, как на работу (опубликованный Твардовским в «Новом мире» «Иван Денисович» Солженицына так же ведет себя в лагере: неприятно, конечно, но жить можно – «с войны не взыщешь ни в каком уже суде»), и работает на совесть. Сбивает самолет из винтовки, даром что не донецкий ополченец. Почему бы и нет, в самом деле?
Война – кошмарна, ни Твардовский, ни его герой не питают никакой радости от того, что нужно вставать утром, идти и убивать людей. Врагов, но людей, фашисты в поэме не демонизируются, детей живьем не едят, просто они – вестники смерти.
С ней Теркин прямо сталкивается дважды, уходя еще глубже, в былины, в русский героический эпос. В главе «Смерть и воин» он, как Аника-воин, персонаж одноименного сказания, встречается со Смертью лицом к лицу и выдерживает с ней длинный диалог, почти соглашаясь добровольно отдать душу.
Одно условие ставит наш солдат, условие, которое не смог сформулировать Аника-воин. Вот оно:
Я не худший и не лучший,
Что погибну на войне.
Но в конце ее, послушай,
Дашь ты на день отпуск мне?
Дашь ты мне в тот день последний,
В праздник славы мировой,
Услыхать салют победный,
Что раздастся над Москвой?
Дашь ты мне в тот день немножко
Погулять среди живых?
Дашь ты мне в одно окошко
Постучать в краях родных?
И как выйдут на крылечко, –
Смерть, а Смерть, еще мне там
Дашь сказать одно словечко?
Полсловечка?
Смерть говорит «Нет», и Теркин отказывается от заманчивого предложения закончить страшное умирание. Его спасает похоронная команда, двое подручных Смерти, которые под конец рабочего дня выносят бойца с поля боя.
Но смерть появляется и раньше, в той самой главе «Переправа», где Теркин отправляется во тьму, на правый берег реки (вспомним многажды встречающийся образ реки как рубежа между мирами – только Харона у Теркина нет, все сам), возвращается, выпивает живой воды (спирта то есть, но что нужно вышедшему из ледяной воды солдату, чтобы жизнь вернулась?) и просит огоньку еще подбросить.
В загробный мир ходи со своим огоньком, там не дадут.
Русский солдат уходит не в смерть, а в бессмертие, не в землю, а в слово, не в темную воду, а в память и славу.
Теркин воскресает каждый раз, когда «бой идет святой и правый», хотя сам Твардовский говорит об этом в шутку, в главе о двойнике нашего героя, представляющегося – при живом-то Теркине – легендарным солдатом, появляется безымянный старшина, который решает возникшую проблему так, как нужно:
Что вы тут не разберете,
Не поймете меж собой?
По уставу каждой роте
Будет придан Теркин свой,
Слышно всем? Порядок ясен?
Жалоб нету? Ни одной?
Разойдись!
И я согласен
С этим строгим старшиной.
Я бы, может быть, и взводам
Придал Теркина в друзья...
В войне нет ничего хорошего, пишет Твардовский, но и бегать от войны нельзя, утверждает «Василий Теркин», книга не «про бойца», а про то, как именно за спинами всех, кто воевал, воюет и будет воевать за Россию, вырастает великая история – от каши, сваренной из топора, до дороги на Берлин, от Пересвета до военного гармониста.
Где-то там – где Смерть окажется побеждена окончательно – будущее, в котором больше не придется воевать. Этому будущему и посвящен «Василий Теркин», главная наша книга о победе истории над трусостью повседневности.
