«Московские новости» встретились с героями, в чьей жизни было три периода — Россия, заграница, Россия, и расспросили их о том, почему они приняли осознанное решение вернуться.
Так повелось, что заграница традиционно кажется российскому обывателю чем-то манким — краем процветания, счастья и бесконечных возможностей. Проблема «утечки мозгов» существовала на протяжении долгого времени. И те, кто уезжал в 90-е в поисках лучшей жизни, редко возвращались назад. Однако в последние годы тренд несколько изменился. Многие молодые люди, получив отличное западное образование и даже попробовав там свои силы на профессиональном поприще, принимают иногда удивляющее нас решение вернуться в Россию. И здесь, на родине, успешно воплощают в жизнь свои проекты, стремятся быть полезными для общества и совсем не жалеют о том, что покинули чужие просторы.
Александр Жаворонков, заведующий лабораторией биоинформатики ФНКЦ ДГОИ им. Д. Рогачева
— Я родился в Латвии — мой дедушка был известным летчиком и после выхода на пенсию ассимилировался в Риге. Сначала я очень хотел перебраться в Россию. Но так сложилось, что мне пришло несколько приглашений из западных университетов, и я уехал в Канаду, учился там одновременно на двух факультетах. Потом, во времена интернет-бума, сделал инновационную систему микрочипов в Ванкувере. Меня заметили, предложили перейти в ATI Technologies.
И тогда меня начало тянуть в Россию. Бывают у людей за границей ностальгические чувства, как-то там не живется, даже если хорошая финансовая ситуация, — какого-то удовольствия от жизни не получаешь. Круг общения у меня был широкий, но все равно менталитет отличается. В Северной Америке многие вещи табуированы для разговора, там нет такого, чтобы сесть за стол, выпить рюмку водки и обсудить что-то неполиткорректное. Несмотря на то что пишут о российской демократии, свобода слова у нас «более свободная», чем в Америке. Там некоторые темы вообще нельзя поднимать.
Когда я уезжал в Канаду, я предполагал, что это не навсегда. Но наука в России финансируется очень плохо. Вот пример: в научном департаменте Центра детской гематологии им. Д. Рогачева, который сейчас лучший в Европе по детской онкологии, у сотрудника без кандидатской степени ставка — 5000 руб. в месяц, со степенью — порядка 8000. Выжить невозможно. Надо либо искать что-то околонаучное, либо ехать за рубеж. И люди зачастую уезжают, когда понимают, что на Западе эффективность их труда будет выше. Те, у кого нет детей, иногда возвращаются обратно. Хотя у нас нет структуры, которая поддерживала бы «возвращенцев». Такие программы есть в Китае, Казахстане, но не у нас. Помимо низких зарплат у нас есть проблема реагентов и оборудования. Покупать реагенты отсюда стоит дороже, чем на Западе, и будут они идти от нескольких недель до нескольких месяцев. А в США утром заказываешь — к обеду они у тебя. Но ведь так легко отменить запрет на ввоз и вывоз биологических образцов.
Тогда, после Канады, я возглавил в рамках ATI отделения Центральной и Восточной Европы. Но потом решил вернуться в сферу образования и сменить карьеру. Я поехал в США в магистратуру в The Johns Hopkins University. Я всегда хотел заниматься биомедициной и регенеративной медициной. Сейчас во всех областях науки идет конвергенция, она ускоряется и приведет к сильному увеличению долголетия, мы сможем жить более здоровой и интересной жизнью.
Я ехал в США воплощать свою мечту, учиться в одном из лучших университетов. После учебы я работал во многих проектах, в том числе начал в России проект по пренатальной диагностике. И в конце концов попал в ФНКЦ ДГОИ им Д. Рогачева. Здесь мы начали заниматься несколькими направлениями, например редкими наследственными заболеваниями и методами их лечения. Я работаю практически бесплатно — мою зарплату распределяют между сотрудниками. Плюс я им еще доплачиваю. У меня есть программа — если они публикуются в хорошем западном научном журнале, они от меня получают определенную сумму.
Я вернулся, потому что мне здесь очень приятно находиться, честное слово. Здесь приятно общаться с людьми, чувствуешь себя более свободным. Я очень хочу, чтобы в России появился первый центр регенеративной медицины. Чтобы можно было восстанавливать утраченные с возрастом функции, лечить неизлечимые заболевания, используя трансплантологию и манипуляцию клетками.
В будущем я бы мог поработать какое-то время в Китае, там будет следующая волна инноваций. Но потом бы вернулся сюда. Уезжать время от времени очень полезно, вы расширяете кругозор, получаете гигантскую практику, доступ к технологиям. Но возвращаться нужно. Молодое поколение надо развивать. Мы сделали студенческий кружок по регенеративной медицине совместно с МГУ, МФТИ и фондом УМА. Пытаемся помочь молодым кадрам фокусироваться на перспективных направлениях.
Елена Шифрина, основатель компании BioFoodLab
— Друзья в родном Новороссийске часто говорили, что из меня получится хорошая модель. Я поехала в Москву, нашла менеджера, который отправил меня работать в Париж. Во Франции я прожила два года, пришлось бросить заочное обучение на юрфаке в Новороссийске. Правда, мой папа всегда мне говорил: нужно будет обязательно получить образование.
В Париже были годы безденежья и одиночества, по-французски я не говорила, и в агентствах меня часто обманывали. Поэтому я решила переехать в Лондон. И там как будто прорвало. Я начала много зарабатывать и уже тогда понимала, что эти деньги пойдут на учебу. Однажды я гуляла в Риджентс-парке и увидела там университет Regent's business school. Мне ужасно захотелось в нем учиться. Я начала готовиться, сдала бизнес-английский, и меня взяли. Уже потом оказалось, что этот университет — мекка детей русских олигархов. Там все ездили на «Ламборгини» и «Феррари». Но с однокурсниками крепкой дружбы не было: с понедельника по среду я училась по направлению Trade, а все остальные дни работала моделью.
Благодаря хорошей выпускной работе я попала в университетский Merit list, меня заметили и позвали работать в British Petroleum. Но я всегда на каникулы ездила в Россию, видела, сколько здесь нереализованных возможностей. Мне хотелось быть пригодной своей стране — я всегда знала, что я русская, что никогда не сольюсь с иностранной культурой. Было желание получить максимум от Запада, но потом с этими знаниями приехать в Россию и начать свой бизнес.
Я вернулась в Москву, три года успешно проработала в ТНК-BP. В то время я начала задумываться о степени MBA. За границу возвращаться не хотелось. Тогда я услышала о программе в «Сколково» и стала частью ее первого выпуска. На курсе по предпринимательству нам нужно было за три месяца сделать бизнес-проект. Меня всегда интересовало здоровое питание. Я замечала, сколько за границей полезной еды, смузи, снэков, а в России такое не найти. Да, можно самому делать салаты на ланч, но через какое-то время этот пыл остывает. Надо было запустить что-то удобное, и я подумала, что это снэковый батончик. На Западе в такие батончики добавляют химию — ароматизаторы, консерванты, подсластители. Мне хотелось сделать что-то стопроцентно натуральное.
Я нашла технолога, и мы месяцев пять думали, экспериментировали, ездили по производствам и долго не могли найти предприятие, которому могли бы полностью довериться. В итоге мы выбрали один завод с незагруженными площадями. Хотя нам пришлось самим закупать оборудование — на российских фабриках все старое, грязное. В начале производства приходилось людей учить, как правильно надевать перчатки, мыть руки, не касаться лица. Ведь у нас абсолютно натуральный продукт, мы не добавляем консерванты, и туда не должно попасть ничего лишнего.
Мне очень хотелось, чтобы продукт был русским, чтобы налоги мы платили в России. Даже зная, что это не слишком выгодно. Хотелось что-то отдавать своей стране, создавать продукт, которым можно было бы гордиться, выводить его на международный рынок. Российский бренд с российским производством. Мы запустились только в сентябре, пока еще не вышли на операционный ноль, но постоянно развиваемся, товар есть на полках.
Мне кажется, люди, пожив за границей, понимают, как сладко было здесь. Здесь люди социализированы, близки друг к другу, а за рубежом все более скрытные. В метро в Париже люди прямо заглядывают тебе в глаза, улыбаются. Я думала: как это здорово! Но что у них творится в душе, в сердце, мне вообще непонятно. Говорят, русские угрюмые. Но, может, они честнее? За границей ты все равно будешь кем-то приезжим, человеком без корней, твой род затеряется среди массы чужих тебе людей. Я не хотела быть потерянной. Все мои родственники с Кубани, я езжу в Краснодарский край каждый месяц. Мне хотелось, чтобы мои дети тоже были здесь, в России. Это принадлежность своей стране, своей культуре. Да, мы такие, иногда странные, иногда ленивые. Но везде есть свои нюансы. Где родился — там и пригодился.
Федор Новиков, урбанист, партнер VCA projects
— Когда я учился на бакалавра в Высшей школе экономики, меня удивляли примеры ребят, которые возвращались из Европы или Америки, хотя имели возможность остаться там работать. Тогда учеба за границей рассматривалась как «билет в один конец». Теперь все больше людей возвращаются по собственному желанию. Это хорошо — значит, мы приближаемся к развитым обществам, ведь нас не удивляет, что француз может вернуться к себе домой после учебы в Вашингтоне.
Увлечение урбанистикой пришло случайно: я заметил, что путешествия для меня превратились в своеобразную детективную историю — система пересадок на автобусах, решения по доступности оказались интереснее экскурсий с гидом. Тогда меня особо раздражали московские пробки. Я начал про это читать, увлекся темой транспорта, что в итоге переросло в дипломную работу.
Когда пришло время выбирать магистратуру, я с удивлением узнал, что по «маргинальной», как мне тогда казалось, теме — урбанистике — в одной только Америке есть больше сотни программ. Свой выбор я остановил на Нью-Йорке, на программе в Robert F.Wagner Graduate School of Public Service, NYU — там сбалансированно преподавались менеджмент, городское администрирование, дизайн. И все очень прикладное. После учебы начал работать в Нью-Йорке в Public Advocate's Office, органе городской власти, анализирующем жалобы на городские службы. Это было любопытно: в момент разрушается миф, что в Америке все проблемы решены.
После двух лет магистратуры у меня появилась наивная вера, что я точно знаю, как улучшить Москву. В то время, в 2010–2011 годы, про урбанистику вдруг начали много писать в СМИ, появились новые проекты, например «Стрелка». Мне очень понравились их планы, мы списались по e-mail, и вскоре я приехал к ним работать. Вместе с Юрием Григоряном и Михаэлем Шиндхельмом мы вели исследование по «Общественным пространствам».
Первые полгода по возвращении я был в диком восторге. Я попал в нужное время: только что сменился мэр, у всех была эйфория, безграничный оптимизм, что все поменяется (и многое поменялось). Потом, конечно, понимаешь, что все так быстро не делается, это длительный процесс.
Москва — это городское сафари: нескончаемый круг проблем для решения, а следовательно, возможностей и амбициозных проектов. И это притягивает — безумная энергетика, возможность участвовать, правда, и риски соответствующие: громадные проекты могут быть согласованы в неделю, а мелкие — тянуться годами. Тут есть ощущение поля боя, правда, очень уж хаотичного.
Москва для меня — это «город про людей», здесь мои друзья, но на бытовом уровне этот город мне часто непонятен. Почему люди себя так ведут, так водят машину? А Нью-Йорк наоборот: на бытовом уровне мне было все понятно с первого дня, даже если знакомых были единицы.
После года академической деятельности в «Стрелке» захотелось практики, и я пришел в новую структуру «Мосгорпарк», которая занимается развитием 14 парков культуры, там я и работал до недавнего времени. В «Мосгорпарке» можно было изнутри посмотреть, как делаются изменения в городе. Действительно, много людей хотят достичь реальных улучшений. Но сама система структурно мало изменилась, все процессы идут сверху вниз, есть гонка за быстрым результатом.
В Москве удивительный симбиоз: многие очевидные проблемы Москвы можно сравнить с Нью-Йорком образца 70-летней давности, а где-то мы давно перескочили вперед, мои нью-йоркские знакомые были шокированы, что у нас есть сотовая связь в метро, что поезда раз в минуту приходят.
Среди топовых проблем Москвы как мегаполиса я бы назвал отсутствие института выборов мэра. Все проблемы в конечном счете упираются в систему мотивации чиновников, которая в свою очередь не стимулируется из-за отсутствия реальной конкуренции за государственный пост. Вторая проблема — на уровне менталитета. Это отношение к городской среде, которая не ставит в приоритет пешеходную доступность. Третья проблема — зонирование города и его планировочная структура. У нас до сих пор новые районы строятся по советским СНиПам, стандарты по дизайну не пересмотрены. У нас другая экономическая реальность, а мы продолжаем жить по советской типологии.
Мне кажется, что волна «пора валить» пока ушла. Зимние протесты показали, что есть понимание: многое происходит не так, мы это замечаем, но мы никуда не хотим уезжать и верим, что можно что-то изменить. В урбанистике происходят структурные улучшения, появляются магистратуры, как Высшая школа урбанистики при ВШЭ, появляются местные активисты как в муниципалитетах, так и на городском уровне, например в сфере ЖКХ.
Ольга Бочкова, специалист по исследовательским проектам в московской школе управления «Сколково»
— Окончив бакалавриат факультета менеджмента НИУ ВШЭ, я выиграла стипендию французского правительства и по программе двойных дипломов поехала в Париж, в бизнес-школу ESCP Europe, которая в международном рейтинге магистратур по менеджменту, составленном Financial Times, занимает второе место. После окончания учебы я проработала год в штаб-квартире крупной французской корпорации в отделе стратегии и развития. Но моя работа не приносила мне удовлетворения. Во-первых, в ней не было «интеллектуального вызова». Во-вторых, работа не давала мне какого-то смысла, я не чувствовала, что делаю что-то нужное и полезное для общества.
В тот момент я читала книжку This Time I Dance! Creating the Work You Love, автобиографическую историю женщины, которая окончила Гарвардскую юридическую школу, много зарабатывала, но была несчастна. Она решила бросить работу, чтобы стать писательницей, и тогда ее, конечно, никто не понимал, но в итоге она стала преуспевающим автором и счастливым человеком. Меня это как-то подтолкнуло заняться тем, что мне действительно интересно, — проблемами образования, и я вернулась в Россию, поступив на магистерскую программу «Измерения в психологии и образовании» в Вышке.
Конечно, поначалу было очень тяжело адаптироваться. Когда сюда возвращаешься, понимаешь, что общая культура людей, бытовые условия, культурная жизнь там были лучше. Во Франции есть ощущение, что общество о тебе заботится. А здесь ты вроде бы вернулся с отличным образованием, правильными целями, мотивацией, но непонятно, к чему этот пыл приложить. Параллельно с учебой я делала проекты для Всемирного банка, разрабатывала инструменты оценки образовательных достижений. Хотя меня больше тянуло в образовательную политику. Хотелось что-то масштабно менять в нашей стране. Образование в России — достаточно маргинальная сфера, в ней работает очень мало молодых амбициозных талантливых ребят с хорошим западным образованием, способных что-то реально сделать. А ведь это так важно. Как говорил Нельсон Мандела, «образование — это самое мощное оружие, с помощью которого можно изменить мир».
Так случилось, что мое резюме попало в московскую школу управления «Сколково». И теперь я работаю здесь в Центре образовательных разработок. Это очень молодое амбициозное подразделение, с отличной командой и большими планами. Мы занимаемся прикладными исследованиями и консалтингом в сфере образования. Проект, в котором я участвую, — уникальная программа «Новые лидеры высшего образования», обучающая ректоров и проректоров новейшим методам и стратегиям управления университетами, с опорой на мировой опыт. Здесь нашим клиентом выступает Министерство образования. Есть и другие проекты, вот в декабре стартует проект «Взаимодействие рынков труда и систем профессионального образования» совместно с Международной организацией труда, результаты будут представлены на саммите G20 в 2013 году.
Сейчас я очень довольна своей работой — есть и «интеллектуальный вызов», и ощущение, что можешь оказать влияние на то, что глобально происходит в российском образовании. Через несколько лет я планирую создать НКО, цель которой — открывать равный доступ к образовательным возможностям детям из неблагополучных семей.
Уезжать или не уезжать за рубеж — вопрос индивидуальный. Эмиграция — это просто сигнал государству. Люди голосуют ногами, если им нехорошо — они уезжают. Хотя потом иногда возвращаются, чтобы сделать Россию лучше.
Ксения Земскова, руководитель туристических проектов WowMoscow
— Я классический ребенок военных, и переездов в моей жизни было много: родилась в Праге, жила в Германии, на Украине, потом вернулась в Россию, получила два диплома — по иностранным языкам и в сфере сервиса и туризма. После первого курса поехала в США по программе обмена на пять месяцев. Там я стала помощником генерального менеджера, это был суперопыт, который воодушевил меня на четвертом курсе взять академ и на год уехать работать в Англию в индустрию туризма. Я жила в Стратфорде-на-Эйвоне, уникальном красивом месте. Тогда у меня был выбор — искать возможность остаться в Англии или вернуться. Конечно, русская натура так создана, что хорошо там, где нас нет, что в любом случае за границей лучше. Но это не так. Мне всегда хотелось, чтобы работа приносила определенную пользу, чтобы что-то менялось. Говорят, начни с себя и изменишь весь мир. Я сравнила тогда свои возможности в Англии и в России, и выбор пал на Россию.
Я вернулась в Москву, здесь было больше возможностей для самореализации. Из сферы рекламных продаж перешла в компанию, занимающуюся въездным туризмом. У меня зародилась мысль получить MBA. Я выбрала интересную французскую программу в Grenoble Graduate School of Business — часть курса была в Москве, часть в Гренобле. И тогда я как-то четко поняла, что не жалею о жизни в Москве. Да, здесь нет определенности, всегда есть элемент авантюризма, большие риски. Но тут есть особенный дух, на твоих глазах происходят изменения. Бежать от ответственности туда, где все налажено, — это не совсем правильно. У меня даже возникли идейные разногласия с друзьями. Они всё кругом критиковали, говорили, что надо отсюда валить. А я сказала: легко иметь образ недовольной интеллигенции, которая все вокруг осуждает на кухне. А сами окажитесь на месте власти и сделайте лучше. Понимания я не нашла.
Год назад я попала в проект WowMoscow. До него у меня была размеренная жизнь, я работала в сфере инкаминга, знала проблемы иностранных туристов изнутри. Однажды случайно попала на форум по развитию города, услышала о WowMoscow и загорелась этой идеей. У Москвы много проблем: отсутствие навигации, хорошо развитой инфраструктуры для туристов, цельной идеи о городе как о туристическом направлении.
Сейчас я занимаюсь порталом WowMoscow и проектом Moscow Pass (это карточка, которая позволит туристам попасть в восемь музеев, воспользоваться двумя экскурсиями и получить скидки у партнеров программы). Еще мы предоставляем отелям бесплатные карты с интересными маршрутами по городу. Ведь что иностранцы знают о Москве? Красная площадь, Арбат. И все. Мы продвигаем идею зонирования Москвы, в которой кроме традиционных туристических зон будут выделены и другие. Например, Китай-город как аналог парижского Маре. На Китай-городе есть и разные церкви, и культурные пласты, здесь много кафе и баров, это уникальное место. Но почему-то о Китай-городе иностранцы мало знают. Или возьмем «Красный Октябрь», центр клубной жизни. Вспомните лондонское Сохо. Нам нужно продвигать каждую зону в отдельности, делать ее самостоятельной.
Да, после возвращения и из Штатов, и из Англии все сначала казалось ужасным. Прилетаешь и встречаешься с нашими сотрудниками паспортно-визового контроля, составляешь первое впечатление о стране. Городу не хватает улыбок. Американцев уличают в фальшивости, но лучше неискренне улыбаться, чем искренне скалиться. Первые месяцы были тяжелыми психологически. Но потом все налаживается. Я верю в наш проект, нам интересно пробивать стены бюрократии, отучать учреждения бояться новых технологий. Раньше в музеях нельзя было карточкой банковской расплатиться. А теперь, представьте, турист придет с картой Moscow Pass, прислонит ее к считывателю и получит билет. Это же просто космос для музея!
Арсений Хитров, доцент кафедры наук о культуре отделения культурологии факультета философии НИУ ВШЭ
— Я учился на философском факультете МГУ. Мой заграничный опыт начался в 2007 году, когда я попал на стажировку в Дублине в Trinity College. После нее я понял, что очень хочу еще поучиться за границей. После аспирантуры, защиты кандидатской и начала преподавательской работы в НИУ ВШЭ я подал заявку на программу Erasmus Mundus, выиграл стипендию и на два года уехал в Европу. Так как я знал английский и французский, то выбрал университеты Шеффилда и Перпиньяна. А третьим институтом стал Тюбинген в Германии, там когда-то учились Гегель, Шеллинг, Гельдерлин.
У меня была вполне четкая мотивация для обучения за границей. Преподавать я начал еще в 2006 году — вел семинары в МГУ. И мне всегда хотелось понять, как преподавать лучше. Я вел культурологию, и мне казалось, что очень важно студентов ориентировать в том, что происходит вокруг, в то время как в МГУ разговор о современных вещах начинался с Платона и Аристотеля. В западных университетах я мог бы лучше понять современность и потом об этом рассказать студентам.
Во-вторых, все мы видели иностранные фильмы, в которых профессор очень непринужденно, открыто общается со студентами. Мне хотелось понять, как сделать так, чтобы наши люди были так же вовлечены на семинарах. У меня за границей даже был специальный компьютерный файл, куда я записывал наблюдения, фишки методов преподавания. В Европе ты приходишь в аудиторию, и преподаватель в сократическом духе начинает спрашивать: что это такое? А что про это можно сказать? И от студентов ждут быстрой прямой реакции. Это освобождает ум от блокировок. Практикуется непосредственное вовлечение студентов в критический анализ прямо с ходу, с первого шага. Это самое главное, что я вынес. Я теперь тоже так делаю.
Из других иностранных фишек — иная организация пространства на семинарах. Я здесь так же двигаю столы, ставлю их кружком — сразу меняется ощущение работы, становится более открытым. Еще я стараюсь учить студентов критически мыслить. Есть такое хорошее слово — challenge, которое означает «ставить под сомнение». Такая здоровая подозрительность. Студенты должны выходить из университета оснащенными инструментами сомнения и критического мышления.
Когда я ехал в магистратуру, я знал, что вернусь. У меня была возможность остаться там работать. Но я имел определенные моральные обязательства в России — перед отъездом я обещал на работе в Вышке, что вернусь. К тому же, пусть мне и близка Европа, но чего мне там не хватало — это моей компании друзей. Да и с профессиональной точки зрения мне действительно хотелось побыстрее вернуться, чтобы опробовать в действии то, чему я научился.
Оказаться дома после двух лет учебы было шоком. Ассоциация выпускников Erasmus Mundus даже организовала специальный тренинг по возвращении — «Как выжить после Эразмуса». Все, кто возвращается после заграничной учебы (не только россияне), переживают один и тот же цикл: сначала эйфория. Кругом знакомая среда, друзья, утрачивается представление об ограничениях, все кажется возможным — фантастика! Но через пару недель ты вдруг замечаешь какие-то вещи, и это начинает дико бесить: то, что люди не придерживают дверь, не говорят «спасибо». Такие мелочи, но ты уже привык к их отсутствию. Потом ты постепенно адаптируешься к Москве, кривая общего настроения и отношения к жизни растет вверх, и люди становятся даже более позитивными, чем они были до Эразмуса.
Чувство удовлетворения от преподавания у меня колоссальное. К сожалению, в России такое представление, что учителя — это неудачники с маленькой зарплатой. Не говорится о том, что они могут гореть своим делом. Меня очень сильно мотивирует обмен энергиями между коллегами, студентами. Понимание, что вместе мы лучше начинаем разбираться в том, как устроен мир, — это же совершенно гениально.
Мне кажется, что нормальное общество функционирует, когда хорошо работают институты и когда они воспроизводятся. У нас постоянно воспроизводится только институт коррупции. Но можно за счет образования, помощи студентам стать критически мыслящими личностями, воспроизводить другие, более здоровые институты.
Волна «пора валить» закончилась, как мне кажется. Года три назад идея уехать была просто мемом. Существовало движение «Нах-нах», призывы портить бюллетени, а на прошлых выборах эти идеи не озвучивались. Есть движение наблюдателей. Есть муниципальные депутаты. У людей наконец-то сложилось ощущение, что здесь тоже можно что-то менять.
