Смерть Виктора Анпилова, несмотря на всю противоречивость этой фигуры, напомнила о том, какое именно качество ценит наш народ в политиках. По крайней мере, претендующих на то, чтобы выражать мнение и интересы этого самого народа. Честность и идейность – это очень важно, чтобы твое имя осталось в истории России.
Анпилов умер на посту – схватил инсульт по дороге на встречу с одним из кандидатов в президенты. Умер человек, который еще при жизни стал одним из символов 90-х, и теперь уж точно ушел в русскую историю.
Виктор Анпилов стал олицетворением бунта 90-х – не того бунта, что заканчивается насилием со стороны восставших, а того, что выражает гнев, протест и недоумение угнетенных. Он никогда не занимал никаких постов – в советские годы был журналистом-международником, а в 1990-м на волне демократизации был избран депутатом Моссовета. В октябре 1993-го Моссовет разогнали, Верховный Совет расстреляли, а самого Анпилова арестовали, но он к этому времени уже приобрел всенародную известность.
1992–1993 – вот время Анпилова. Именно тогда он организовывал и возглавлял марши протеста против либеральных реформ – а точнее, против «реставрации капитализма» как такового. Анпилов стал последним и самым ярким защитником советского, социалистического строя – античубайсом того времени. Либералы сравнивали его с Шариковым, называли «вождем безумных старух» – а он вел людей на митинг протеста, говорил о том, что нельзя ликвидировать общенародную собственность и общественный строй, основанный на стремлении к справедливости во всем.
КПСС запретили, номенклатурные коммунисты потеряли власть или перекрасились, и только единственная открыто оппозиционная газета «День» обличала «ельцинский режим». Противостояние шло по линии президент – парламент, но у Верховного Совета не было никакой опоры в элите и СМИ. Да, на стороне парламента были Конституция и очень большая часть недовольного «реформами» населения, но инициатива и реальная власть были в руках Ельцина.
В этих условиях выйти на улицу протестовать мало у кого из недовольных хватало сил – люди были заняты выживанием, зарабатыванием, приспособлением. Молодые да циничные покупали и продавали, немолодые да идеалистичные пили и в ужасе наблюдали за крушением всей привычной жизни: производства, армии, науки.
Люди одновременно и не верили в необратимость происходящих перемен, и не видели способа предотвратить разрушение, из которого со временем, как обещали реформаторы, родится новая жизнь – страна и общество пребывали в межвременьи. И только Анпилов бился на площадях столицы за старый, ушедший мир – мир, который разрушили сначала непутевые реформы Горбачева, а потом и сознательный демонтаж «правительства реформ».
Разочарование массы людей в коммунистической власти было в начале 90-х еще велико, а разочарование в новых, посткоммунистических реформаторах еще не достигло апогея. Да и теплилась у многих еще надежда, что реформы каким-то чудом вырулят в правильную сторону. Народ наблюдал за перебранкой Ельцина с Хасбулатовым и Руцким – на фоне сообщений о войне в Югославии, в Карабахе, Таджикистане, Приднестровье, Южной Осетии. На фоне развала страны на 15 частей, невыплат зарплат, потянувшихся в Россию беженцев и переселенцев из Средней Азии, с Кавказа и даже из формально российской Чечни.
Два этих года, 1992-й и 1993-й, были временем формального двоевластия – ход событий не оставлял сомнений в том, кто выйдет победителем. Ельцин – который решился на конституционный переворот, на разгон и даже расстрел парламента.
А Анпилов не решился. Нет, не в сентябре – октябре 1993-го, когда был участником двухнедельного противостояния уже отключенного и оцепленного парламента и отрешенного президента, и даже не 3 октября, когда толпа прорвала оцепление и хлынула к Белому дому. А весной 1992-го, когда Анпилов собирал стотысячные митинги у стен Кремля. Это про них потом скажет Эдуард Лимонов – мол, тогда Анпилов мог взять Кремль.
Да, организованный анпиловской «Трудовой Россией» первомайский митинг мог бы теоретически перерасти в восстание, в бунт против власти, в штурм Кремля. Это был массовый митинг возмущенных, обворованных людей, и они могли пойти на все, если бы их толкали вперед провокаторы или профессиональные революционеры.
Но Анпилов не был ни провокатором, ни революционером. Он был хорошим честным советским человеком, не разочаровавшимся в идеалах даже тогда, когда они стали немодными, проигравшими, когда от них отвернулись другие.
Анпилов не повел людей на штурм Кремля – который мог бы быть взят, но, скорее всего, стал бы лишь первым актом гражданской войны. Не потому, что Ельцина было кому защищать, а потому, что к власти пришел бы непонятный компот из малокомпетентных депутатов Верховного Совета, остатков советской номенклатуры и возмущенных популистов. Старое советское руководство было полностью дискредитировано, новое российское оказалось бы свергнутым – и началась бы новая фаза борьбы за власть с участием проигравших ельцинистов. Национальные провинции вышли бы из состава страны – второй за год переворот в столице вполне мог бы привести к тому, что мы погрузились бы в хаос гражданской войны.
Боялся ли этого Анпилов? Видел ли он эту угрозу? Неизвестно – но он не хотел ни крови, ни революции. Это был не его уровень? Вполне может быть, но в истории ничего не бывает случайным.
Анпилов не стал в 1992-м Лениным не потому, что он им не был, а потому, что тогда и не было условий для появления нового Ленина.
Но Россия запомнит Виктора Анпилова не за то, что он не развязал гражданскую войну (которую год с небольшим спустя чуть не развязал Борис Ельцин), а потому, что был искренним, неистовым борцом за справедливость. Понимание которой, конечно же, может различаться у разных людей, даже меняться вместе с эпохой – но не меняется уважение к тем, кто способен быть верным тому, что считает высшим идеалом.
