В субботу, 11 января, в церкви звучит Первое послание апостола Павла Тимофею, глава шестая:
«Ты же, человек Божий, убегай сего, а преуспевай в правде, благочестии, вере, любви, терпении, кротости. Подвизайся добрым подвигом веры, держись вечной жизни, к которой ты и призван, и исповедал доброе исповедание перед многими свидетелями. Пред Богом, все животворящим, и пред Христом Иисусом, Который засвидетельствовал пред Понтием Пилатом доброе исповедание, завещеваю тебе соблюсти заповедь чисто и неукоризненно, даже до явления Господа нашего Иисуса Христа, которое в свое время откроет блаженный и единый сильный Царь царствующих и Господь господствующих, единый имеющий бессмертие, Который обитает в неприступном свете, Которого никто из человеков не видел и видеть не может. Ему честь и держава вечная! Аминь» (1Тим.6:11−16).
Выражение «перед Понтием Пилатом», скорее, следует читать и понимать как «при Понтии Пилате». Вероятнее, тут имеется в виду не исповедание конкретно накануне казни Христа, описанное евангелистами, когда Его водили в префектуру, и где Он большей частью молчал и отвечал односложно и местами уклончиво, а всё «доброе исповедание», которое Иисус засвидетельствовал Своей жизнью в период правления в Иудеи префекта Понтия Пилата. Речь, таким образом, не о единичном исповедании, не об акте, а исповедании всей своей жизнью. Держаться и продолжать такое исповедание и призывает Тимофея апостол Павел. Разбивать же жизнь на исповеднические акты — это уже какое-то актерство.
А что в наше время значит доброе исповедание? В чем его сходство или отличие от тех времен, когда нравы в обществе были совсем другие, и конфликты между властью и обществом носили иной характер? Люди жили в эпохи, когда христианство преследовалось, потом навязывалось, потом дробилось и в этом разрозненном состоянии снова преследовалось и навязывалось, так что преследование от навязывания стало не отделить. И дошло всё до того, что в целом стало многим безразлично. Навязывание практически повсюду исчезло, удалилось в историческое прошлое. Преследование открытое очагами сохраняется там, где религиозно культурные распри еще не остыли, на Ближнем Востоке, например. Иногда христианство поставлено под негласный и не сильно заметный контроль, но не потому, что от него ожидается нечто божественное, а, скорее, чтобы немногие активные языком элементы не отчебучили чего-нибудь и впрямь противоправного и не испортили в том числе остатков имиджа религии, положившей основу цивилизации.
Совсем недавно мы читали последование притчи о догадливом управителе и о невозможности служения двум господам. По факту же все мы, люди, как и тот управитель, вынуждены если и не служить, то считаться с обоими «господами». Об этом речь и шла в этой тонкой притче, отвечая на вопрос людей, а как же сохранить «доброе исповедание» в тех условиях, в которых проходит человеческая жизнь? Формально, за что ни возьмись, а всё равно поддерживаешь своей «службой» сложившийся миропорядок. «Вырываться» из миропорядка раз в неделю на посещение церковной службы на пару часов сделалось достаточным, чтобы совесть более-менее не дергала за рукав людей в меру совестливых, однако людей еще и к прочему умных это всё тоже не удовлетворяет. Павел потому, возможно, и заставляет вспомнить «доброе исповедание Христа… при Понтии Пилате», что «господ», которые требовали себе служения, было в то время как-то чересчур много, все перетягивали одеяло на себя, и которое из всех этих служений, исповеданий доброе, надо было еще людям догадаться.
Узнать, принять, согласившись, исполнять, следовать и утверждать. Условия были достаточно непростые и в последующие времена стали не проще. Тут даже внутри самого зарождающегося христианства вариантов «исповедания» стало много, и немало «исповедников» уже тянули на себя одеяло, и Павел просит Тимофея не поддаваться на религиозную размазню, которая уже стала заметна и требовать к себе повышенного внимания. «Доброе исповедание» должно быть бескомпромиссным, но в чем именно заключается бескомпромиссность? Ведь и ее каждый из «исповедников» может понимать по-разному. Есть такие, что зарывают себя в землянках, думая тем самым оградиться от греховного мира и не иметь к нему никакого касательства.
О «духовном совершенствовании», том самом бескомпромиссном служении в христианстве с некоторого времени повелось говорить в рамках аскезы. Причем, ближе к нашему времени, ударение в этом деле больше на «говорить», чем на самой аскезе. И в этих самых «рамках», не только не гласно, но и согласно принятому ударению, положено считать, что «мирские добродетели — это лишь хорошо завуалированные пороки», исключая тем самым добродетель из жизни людей, подозревая в любых добрых побуждениях порочную, лукавую основу. В притче же о догадливом управителе Христос предлагает слушателям понимание прямо противоположное — видеть в лукавом мире возможность раскрывать свою добродетельность, сохранять «доброе исповедание». Евангелие ведь и есть призыв сделать мир и себя в нем добродетельным.
И в этом смысле наше время ничем не отличается от всех прочих. Мир остается лукавым, прикидываясь добродетельным. В силах и возможностях всякого человека, на любой занимаемой должности, при всяком социальном положении, просто не прикидываться, находя возможность обернуть принятые порядки на исполнение заповедей, то есть своего людского призвания вести мир к соответствию его Создателю.
