Сегодня

448,15    483,46    61,99    4,86
Культура

Русский европеец. 200 лет великому писателю Ивану Тургеневу

Валерий БуртСтолетие
13 ноября 2018

Проза Тургенева – светлая, даже солнечная, отдающая запахами цветов, разнотравья. Его герои умны, щедры, незлобивы, их мягкосердечие порой безгранично. Человек, обозревающий тургеневскую прозу, обретает благостное спокойствие. Известный юрист Анатолий Кони, прочитавший одно из произведений Тургенева, писал: «Рукопись дана была мне поздно вечером, и я провел всю ночь, читая и несколько раз перечитывая эти чудные вещи, в которых не знаешь, чему более удивляться, – могучей ли прелести русского языка, или яркости картин и трогательной нежности образов…»

 

Что и говорить, этот статный, высокий человек с благородной густой шевелюрой и проникновенным умным взором был щедро даровит. К тому же – богат и состоятелен, и оттого писательство его не угнетало, как иных коллег, которые неохотно садились за письменный стол, чтобы лишь заработать на хлеб насущный. Иван Сергеевич же брал перо, макал в чернила с радостью, чувствуя жгучее желание творить. Он писал в упоении, как охотник, спешащий по следу зверя, в предвкушении обильной добычи. Его словесное полотно наливалось красками, насыщалось светом.

 

Тургенев всем нам знаком с детства, со школьной скамьи: «Отцы и дети», «Дворянское гнездо», повесть «Ася», цикл рассказов «Записки охотника»…

Учителя назидали-надоедали: этот – «лишний человек», тот – «типичный представитель». Акценты были давно расставлены, они обветшали, но их надо было заучивать, почти тупо, бездумно. Да и времени в обрез: то контрольная по алгебре, то лабораторная по химии, диктант по русскому. А еще – как же хотелось спать…  

 

Вот так «проходили» Тургенева, как и других чудесных русских писателей – торопливо, на бегу, за булкой с чаем. И не до смысла было, не до словесных красот, ослепительной яркости стиля – лишь бы не утонуть в образах, взглядах героев, их симпатиях, антипатиях. И успеть выучить, вызубрить…

 

Да и разве может хрупкая, неокрепшая юная душа понять чувства взрослых, любовные муки, стремления, метания? Это приходит с годами, когда люди сполна испытали радости и горести, их лица испещрили морщины переживаний и все сильнее давит груз былых ошибок. Только тогда, пожалуй, можно понять, оценить Тургенева. Прочитать его с высоким чувством. Понять и – восхититься!

 

В житейский обиход давно вошло выражение «тургеневская девушка».

 

Это – особа чистая, замкнутая. Начитанная, мыслящая. Не дурнушка, но и не красавица. Впрочем, ежели сверкнут ее глаза, обнажатся чувства, можно увидеть, что она определенно недурна собой.

 

Влюбленность вливает в ее характер неистовую силу, и она способна на преодоление любых преград, готова отдать себя в жертву, если того требуют обстоятельства, ради своего избранника. И следовать за ним хоть на мрачную каторгу, хоть в неведомые дали. Впрочем, порывистость странным образом соседствует в ее характере с рассудочностью.

 

Тургеневские девушки встречаются и в наши дни. Разумеется, их куда меньше, чем в романтические времена Ивана Сергеевича. Однако, ежели очень постараться, можно таковых отыскать – такие особы «водятся» в тиши библиотек, в недрах залов, где звучат музыкальные аккорды, на театральных постановках, где оживают приметы милой старины...

 

Надо ли повторять, что творчество писателя вызывало массу откликов, в основном комплиментарных? Думаю, нет – они обнародованы не раз.

 

Тургенев получил известность и заслуженные оценки не только в любезном Отечестве. Он часто бывал за границей, подолгу там жил. «Русский европеец», как его называли, познакомился со знаменитыми писателями Франции – Гюставом Флобером, Эдмоном Гонкуром, Альфонсом Доде, Эмилем Золя, – вошел в их круг.

 

Корифеи литературы – эти встречи получили название «Обеды пяти» –несколько лет встречались в парижском Cafe Riche, отдавая должное винам и яствам и, конечно, Тургенев знакомил приятелей, пусть и коротко, с новыми образцами своей прозы. И наверняка не без участия французских литераторов Иван Сергеевич находил издателей для своих книг.

 

К слову, прежде русская литература западному читателю была почти незнакома. Тургенев же прорубил окно в Европу, и – не только для себя. Он приглянулся иностранцам, и они стали интересоваться, какие еще таланты взросли на плодородной русской ниве. Оказалось, множество – Александр Пушкин, Михаил Лермонтов, Николай Гоголь, Федор Достоевский…

 

По сути, Тургенев построил литературный мост между Россией и Европой. Сам того не ведая, он стал продюсером книг своих соотечественников. И остался им даже после своего ухода из жизни.  

 

Если тургеневские девушки в наши дни редкость, то нигилистов, как и в тургеневские времена, хоть пруд пруди. Слово это первым подхватил Добролюбов, но популярным оно стало после выхода романа «Отцы и дети», в котором значение слова объяснялось: «Нигилист – это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип…»

 

Но они, нигилисты, не ограничивались словами. Злословили по поводу царствующей фамилии, распространяли прокламации, зовущие к бунту. Полиция сбилась с ног, разыскивая злоумышленников, не жаловала и тех, кто им симпатизировал…

 

В мае 1862 года в Санкт-Петербурге то там, то здесь начали возникать пожары. Жители богатых особняков и убогих лачуг пребывали в постоянном беспокойстве, ожидая внезапного прихода «красного петуха».

 

Кто же, опасливо озираясь, с дьявольской усмешкой лил на дома керосин и чиркал спичкой? Бог весть, однако в преступлениях обвинили радикалов, студентов-нигилистов.

 

К злодейству примешали и… Тургенева. Дело в том, что пожары в столице начались аккурат после выхода романа «Отцы и дети». Писатель, бывший свидетелем разгула стихии, услышал от знакомого упрек: «Посмотрите, что ваши нигилисты делают: жгут Петербург!»

 

Обвинение, конечно, напрасное. Однако ведь не скажешь, что Тургенев был смиренным гражданином. Писатель долго жил за границей. Но не от того, что дым отечества был ему не сладок. Россия была мила Ивану Сергеевичу, из здешней жизни он черпал свое вдохновение. Правда, его беспрестанно кололи язвительными перьями ехидные критики, которых было немало. Но ведь не один Иван Сергеевич от них пострадал. К тому же он знал себе цену, а потому вряд ли особо терзался их руганью.

 

В России ему было неуютно, да и, пожалуй, боязно по другой причине. Всевидящее жандармское око давно взирало на него хмуро и настороженно. В 1852 году, после публикации в «Московских ведомостях» некролога – в общем-то, безобидного – на смерть Гоголя, Тургенев попал в разряд неблагонадежных, на месяц был посажен в полицейскую часть, а затем сослан в свое же имение Спасское-Лутовиново. Его несколько лет не выпускали за границу…

 

Спустя 10 лет Тургенев был вызван в сенат по процессу 32-х, по делу о «лицах, обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандистами», то есть, с Александром Герценом и Николаем Огаревым. Там писатель был принужден давать показания. Его признали невиновным, однако такого вердикта было мало. Он написал покаянное письмо Александру II, в котором уверял императора в своей лояльности.

 

Уместно уточнить, что Тургенев действительно сотрудничал в «Колоколе» Герцена и Огарева, готовил материалы для него. Да и сам публиковался, однако письма его появлялись без подписи. Это, возможно, и спасло писателя от репрессий. Справедливости ради стоит заметить, что в переписке с опальными эмигрантами он протестовал против слишком резкого тона материалов «Колокола». Так, в 1857 году он писал Герцену: «Не брани, пожалуйста, Александра Николаевича (царя Александра II – В.Б.), а то его и без того жестоко бранят в Петербурге все реаки (реакционеры, крепостники – В.Б.) –   за что же его эдак с двух сторон тузить – эдак он, пожалуй, и дух потеряет».

 

В Париже Тургенев несколько раз встречался с будущим рейхсканцлером Германской империи, в то время послом во Франции Хлодвигом Гогенлоэ. И был с немецким дипломатом весьма откровенен. Наибольший интерес представляет одна из записей в дневнике германца, сделанная в апреле 1879 года. Тургенев недавно приехал из России и был полон впечатлений. После того разговора Гогенлоэ отметил: «Сегодня я говорил с самым умным человеком России».

 

Уместно привести и мнение первого рейхсканцлера Германской империи Отто фон Бисмарка, считавшего, что «Тургенев является самым вдохновенным из всех ныне здравствующих писателей всех народов».

 

Его популярность на родине достигла своего пика. Представители либеральных кругов видели в Тургеневе человека, который смог бы примирить и объединить рассыпанные оппозиционные элементы в борьбе за конституцию России. Горячая, порывистая молодежь была от него без ума.

 

В выступлении от имени студентов Горного института прозвучали слова, созвучные революционному маршу: «Вы одни в настоящее время сумеете объединить все направления и партии, сумеете оформить это движение, придать ему силу и прочность; подымайте смело и высоко ваше светлое знамя; на ваш могучий и чистый голос откликнется вся Россия; вас поймут и отцы и дети».

 

Эхо этого лозунга – пылкого, страстного – докатилось до Зимнего дворца, до ушей самого монарха. И тот, верно, хмурился, читая «Агентурную записку III Отделения» от 21 марта 1879 года, в которой говорилось: «В последние дни в Москве устроены были шумные и небывалые овации известному писателю И.С. Тургеневу. В честь его давались обеды, на которых произносили страстные речи студенты, профессора университета, редакторы газет, адвокаты и сам г. Тургенев. В речах этих почти прямо высказывалось, что Россия стоит накануне конституционного переворота и какой-то особой демократизации».

 

Писателя звали повсюду: на встречи, собрания, обеды, в дома. Но он все чаще отказывался – то из-за неотложных дел, то по болезни. Но истинная причина была в ином – в одной из бесед Тургенев сказал, что ему «положительно запрещено являться среди молодежи и принимать ее овации». Потом и вовсе засобирался в дорогу. Он был явно неугоден. 

 

Возможно, жандармам казалось заманчивым устроить над ним суд. Ведь Тургеневу можно было приписать и устройство антиправительственного заговора, и распространение опасных идей, и прочие дела, запрещенные законами Российской империи. Да и сам царь говорил прилюдно о романисте: «C'est та bete noire», что означало: «Это ненавистный мне человек».

 

Но слишком высок был авторитет Тургенева, чтобы затевать над ним суд. За него вступился бы весь мир: президенты, премьеры, короли, знаменитости. А о русском самодержавии заговорили бы не иначе, как о варварском, жестоком.

 

Итак, поезд помчал Тургенева по привычной дороге в Париж. На границе его уже ждали. Жандармский офицер сказал ему, усмехаясь: «А мы, сударь, уже пять дней ищем вас». Дождались, наконец…

 

За границей Тургенев, кажется, и сам приходил к выводу, что его миссия – стать политическим лидером. Однако давил груз лет, могучий прежде организм неуклонно слабел.

 

И потому он колебался: «Я знаю, что это дело – очень нелегкое дело, – лучше было бы взяться за него молодому, энергичному человеку, а не мне... старику. Но что же делать? Я положительно не вижу и не знаю человека, который обладал бы более серьезным образованием, лучшим положением в русском обществе и большим политическим тактом, чем я... Вот и приходится мне...»

 

Такого человека и впрямь не было. А уж среди радикалов, которые были на слуху, тем паче. Тургенев относился к ним с недоверием, говорил, что они «только высказывают мысль о том, что старый, обветшалый дом должен быть подожжен со всех четырех сторон, а потом должен быть построен новый».

…В разговоре с Гогенлоэ свежесть впечатлений о пребывании в России изрядно была перемешана с резкостью оценок. «Он говорил о министрах с величайшим презрением, – вспоминал Гогенлоэ. – Маков – идиот, Грейг – совершенно неспособен».

 

Тургенев критиковал русское правительство за репрессии в отношении  инакомыслящих. Да и Александра III Тургенев не жаловал – по мнению писателя, он своей мягкостью и рассудительностью мог «привлечь на свою сторону народ и вызвать в нем по отношению к своей особе необычайный энтузиазм». Однако император «сделался равнодушным, он окружен лишь тесной кликой, склоняется к тому, чтобы одними и теми же мерами противодействовать как либеральному, так и радикальному движению».

 

Можно ли сказать, что Тургенев был в определенной степени диссидентом? Вероятно, хотя слова такого еще не существовало. Однако следует заметить, что ни в какую революцию он не верил. Но не потому, что ее не хотел. «Правительство обладает достаточной властью, чтобы силой сохранить порядок», – был убежден писатель и убеждал в этом собеседника.

 

Немецкий дипломат писал, что Тургенев намеревался выпустить брошюру о политической ситуации в России. Кто знает, может, в его голове уже зрела какая-то программа, план действий? Заманчиво представить этого человека внушительного роста и весьма заметной внешности в роли вождя, трибуна. Однако, этого не произошло. Возможно, Франция его снова успокоила. Да и сил оставалось уже немного…

 

Дом в Буживале оказался последним пристанищем писателя – в нем Иван Сергеевич прожил девять лет и там же отдал Богу душу. Его дом в русском стиле располагался рядом с виллой певицы Полины Виардо, возлюбленной писателя.  Облако славы, взошедшее над ним, становилось все гуще, объемнее. Тургенева называли первым писателем XIX столетия.

 

Увы, все чаще давали о себе знать симптомы недуга, оказавшегося в итоге роковым. Незадолго до смерти Тургенев издал цикл лирических миниатюр «Стихотворения в прозе». В одном из них – «Русский язык» – он писал: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»

+2
    924