Ни один живой русский художник ни до, ни после не удостоился такого массового признания как Илья Глазунов. Впрочем и ненависти досталось ему как никому иному
Летом 1986 года холодная, практически как сейчас, Москва ненадолго превратилась в художественную мекку. К ужасу партийных бонз очередь на выставку работ Ильи Глазунова, открывшуюся в Манеже, превысила длину очереди в мавзолей Ленина. А старожилы говорили, что это еще пустяк, по сравнению с тем, что творилось на выставке того же Глазунова в 1978 году.
Ни один живой русский художник ни до, ни после, не удостоился такого массового признания. Впрочем и ненависти досталось ему как никому иному. По публике и едва входившей во вкус "гласности" прессе полз шепотливый слушок, что Глазунов то ли придворный художник Брежнева, то ли белогвардеец и монархист, то ли нарисовал на полотне "Мистерия ХХ века" ненавистного партии и госбезопасности Солженицына с его Матреной, то ли "русопят и погромщик" (самые продвинутые даже были в курсе, что одно может не противоречить другому). Либерально-интеллигентные профессора живописи проводили мастер-классы для своих учеников, разъясняя им "почему Глазунов - это не искусство"…
А находящийся в зените славы живописец готовил новый дерзкий переход границ. В 1988 году на выставке в Дворце Молодежи он представил монументальное полотно "Сто веков" (позднее он переименует его в "Россию вечную").
Глаза в глаза встречались две России. Осиянная небесным светом, уходящая вглубь веков и тысячелетий Россия святых, и наш издерганный коммунизмом, дефицитом, жизнью по лжи и перестройкой современник, в котором историческое, традиционное, национальное было к тому моменту высушено до красноватых пустынных трещин.
"Россия вечная" потрясала своим масштабом – ты вдруг обретал Родину во всех её измерениях: во временную глубину, в широту, в высоту, уходящую к небесному престолу. Глазунов мастерски использовал прием ярославских иконописцев - наплывающее друг на друга великое множество нимбов, создающее ощущение нескончаемой полноводной реки святости, которой оказалась русская история.
Ушлые кооператоры почти сразу сделали из этой картины плакат, на котором были на небольшой схеме подписаны герои глазуновской картины. Я купил его и повесил в коридоре рядом с плакатом битлов, а потом часами простаивал рядом, запоминая новые, никогда прежде не слышанные имена: Хомяков, Иван Аксаков, Киреевский, Победоносцев, Константин Леонтьев…
Глазунов не только наполнял душу, но и пробуждал внутри тебя зов русской идеи.
В этой точке эпохи шипение либеральной публики начинало переходить в вой: "шарлатанство!", "лубок!", "коллаж!", "китч!" - искусствоведы в очень штатском заполняли страницы перестроечных изданий придирками к форме, отлично зная, что на самом деле до форменного беснования их доводит содержание.
Но и с формой, конечно, невежественная позднесоветская либеральная диссиденция, выросшая на борьбе бобра соцреализма с козлом буржуазного абстракционизма, дала маху.
Глазунов был одним из самых прогрессивных, авангардных, современных, своевременных художников в истории русской живописи. Этот факт плохо осознавался и осознается до сих пор благодаря традиционному, национально-историческому содержанию его работ. Их форма была провокативно модернистской. Глазунов взял оружие противника и обернул его на службу Святой Руси.
Благодаря висевшему в том же коридоре плаката с битлами, в глазуновских многофигурных композициях с легкостью угадывался прием с обложки "Сержанта Пеппера". А позднее я осознал, что парадоксальный стиль его исторических картин пропускал традицию новгородско-псковской иконы, "Церкви воинствующей", ушаковского "Насаждения древа государства Российского", сквозь призму сюрреалистической прихотливости Сальвадора Дали (с которым его роднили политический консерватизм и монархизм), многофигурной плакатности Диего Риверы, славянского эпоса Альфонса Мухи.
Творчество Глазунова было органической частью не только русской, но и мировой художественной традиции и, в то же время, находилось на самом острие подлинного авангарда...
Пресловутую "коллажность" Глазунова мы лучше поймем, если сопоставим его… с Энди Уорхолом. Между двумя знаменитыми художниками немало общего – они принадлежали к одному поколению, оба были русские по происхождению (Андрей Варгола родился в семье русинов-лемков), в творчестве обоих важное место занимал коллаж.
Если Уорхол считается классиком поп-арта, то и влияние этого направления на Глазунова, несомненно. Американец Уорхол стал культовым персонажем глобальной культуры, практически художественным мемом, так как именно культура США в какой-то момент подменила мировую. Русский Глазунов стал выразителем национальной идеи русской цивилизации решившейся на великий спор с глобальной.
Основной прием Уорхола – цветовое варьирование одинакового изображения, бесконечное клонирование банки колы, Мэрилин Монро или Че Гевары, - своеобразная насмешка над пустотой и плоскостью современной западной культуры. Основной прием Глазунова – вытягивание элементов русской традиции и истории так, как если бы они были для русского человека не тайной за семью печатями, а привычными повседневными элементами быта и рекламы (впрочем и реальные рекламно-плакатные элементы он, впрочем, тоже использовал – как плакаты в "За ваше здоровье" или приметы 90-х в "Рынке нашей демократии").
Эффект Глазунова достигался за счет поп-артной подачи тысячелетнего русского прошлого, нашей национальной и культурной идентичности. Русское загнанное советской властью "за можай" вдруг оказывалось вот тут, рядом, как бы ощутимой повседневностью. Как будто и не было этого страшного отчуждающего разрыва традиции без малого в столетие.
И эта подача придавала русской традиции опасную в глазах деруссификаторов всех мастей принудительность и требовательность. Одно дело, если Рюрик, Ярославна, Иван Грозный, убиенные царевичи Димитрий и Алексей, Святая Русь были давно, и совсем другое, если они, за счет мнимо "рекламного" контекста требуют от тебя отношения как к актуальной реальности. Россия и русское внезапно оказались не выморочным наследством, об которое можно было хоть вытирать ноги, хоть продавать интуристовской матрешкой... Русское было здесь и требовало с собой считаться.
Глазунов парадоксально переворачивал мир, в котором икона и царь казались дальним и никому не нужным прошлым, а фактом отныне и навсегда была кока-кола. Традиция набухала на глазуновских полотнах и прорывалась в наш мир меняя и переделывая его на свой лад. И в самом деле – сегодняшняя Россия куда ближе к миру "России вечной", нежели 29 лет назад.
И лично Илья Сергеевич Глазунов внес в это огромный вклад – он был одним из создателей ВООПИК-а, боровшегося за спасение храмов, усадеб и парков. Он был одним из идеологов нашего национального консерватизма – не только в образе, но и в слове, и в организационной деятельности.
Чем дольше всматриваешься во вторую половину ХХ века, тем яснее различаешь в ней центральное направление русской культуры – глубоко почвенное и национальное: Солженицын и Распутин, Свиридов и Глазунов… Они были объединены общностью тем и образов, общностью в любви и в ненависти. Их творчество - регулярное перекрестное цитирование. В их лице русская культура доказала, что пройдя через страшные метаморфозы и псевдоморфозы ХХ века она снова пришла к себе. Русские вернулись.
Глазунов создал мощную школу учеников, причем работающих в той реалистической манере, от которой сам Илья Сергеевич периодически отходил. Сплав глазуновской исторической интуиции и масштаба мысли и утонченного детального реализма породил такую монументальную фигуру как рано ушедший ученик Глазунова Павел Рыженко. Современные учебники истории невозможно представить без картин учителя и ученика – иконичных полотен Глазунова и создающих эффект присутствия работ Рыженко.
Григорий Ревзин в своей удивительно невежественно-озлобленной статье в "Коммерсанте" назвал Илью Глазунова "победителем". Мол, в современной России восторжествовали все его эстетические и политические принципы. Увы, это не так. До торжества православной, национальной, консервативной, традиционной и, в то же время, устремленной в будущее и динамичной как глазуновское творчество, России нам еще очень далеко.
Но несомненно то, что Глазунов явил собой пример чрезвычайно успешного, прожившего жизнь полную борьбы и достижений, русского человека. При этом успех Глазунова был достигнут не за счет отречения от русскости, а напротив – за счет пробуждения её в себе и других.
Без усилий Ильи Сергеевича невозможно себе представить восстановление русского национального сознания на рубеже столетий. Именно он своим творчеством сделал этот порыв по настоящему массовым, засеял и взрастил чувство русского в сердцах миллионов людей. То, что будущее России, именно России, без аббревиатур, оказалось снова возможным, - его огромная личная заслуга.
Художник Глазунов оказался великим реставратором.
