«…С картинки в твоём букваре» и далее по тексту – это всем известно и, кажется, не требует доказательств. Но «известное, не значит, от того понятое», как справедливо отмечал Г.В.Ф. Гегель. Раз справедливо – надо разбираться: что такое Родина. Хотя бы для того надо, что мы из каждого угла слышим о возрождении патриотизма – любви к Родине. Объект любви обязательно требуется определить, или может оказаться, что мы любим непонятно что, или все любят нечто своё, резко отличное от соседей\коллег\сограждан. А это чревато: раскол, сумерки мира и гибель богов.
Существует два субъективных понимания Родины. Назовём их пока условно (чисто условно!): идеалистическое и вульгарно-материалистическое.
В первом случае говорят о метафизической, самоценной идее. О настолько накалённом, горящем духе, за который не жалко отдать всё, включая жизнь. Почитайте любой текст А.А. Проханова – там об этом будет сказано куда красочнее, чем я когда-либо смогу написать. И это понимание верно. Запомним его.
Во втором случае говорят о том, что любовь к Родине должна быть взаимной. Если я люблю Родину, она должна любить меня. Причём любить в строго квантитативном выражении. Что такого Родина мне даёт, чтобы я её полюбил и продолжал любить? Хорошую еду, доступное жильё, перспективы развития, в чём бы оно ни выражалось; образование, медицинское обслуживание, транспорт, культурный досуг, и опять перспективы.
Придётся признать, что здравое зерно в таких рассуждениях присутствует, как бы мерзко ни было во рту от рассуждений записных антисоветчиков образца 1980-1990 гг. Зачем мне такой СССР, если он не может обеспечить меня элементарными джинсами, жвачки до Олимпиады-80 вообще не было в природе, видеомагнитофон «Электроника ВМ-12» стоит 1200 р., а за колбасой приходится стоять в очереди? И вообще за всем – в очереди.
Измерять Родину в штуках джинсов и километрах колбасы – это невыразимая гадость. Но, повторюсь, и в таком подходе есть доля здравого смысла. Следовательно, отрицать нельзя и его, чтобы не впасть в метафизику – абсолютизацию отдельно взятого момента в отрыве от иного, связанного с ним момента единого нечто.
Баланс между материей и идеей очень тонок.
В самом деле, кто скажет, что граф Артуа и принц Конде не любили прекрасную Францию, сбежав в Кобленц в 1789 году? Уверен, что любили, но вот новое, революционное государство им отчего-то не очень нравилось. И белоэмигрант Деникин любил Россию, сотрудничая в США с будущим ЦРУ, причём, во вред своей Родине. Но всё равно любил. Кстати, Максимилиан Робеспьер и Жан-Поль Марат милую Францию любили не меньше Полиньяка и Лабеска. Равно как Владимир Ульянов (Ленин) и Иосиф Джугашвили (Сталин) любили Россию, не меньше Петра Струве с Александром Кривошеиным. Даже Андрей Курбский любил Родину. А что, Иван Грозный не любил?
То есть чисто логически следует, что Родину все перечисленные деятели понимали по-своему. То есть Родина, в данном случае – чисто субъективное явление, для каждого своё.
Субъективность для нас не годится, или выйдет так, что гитлеровских приспешников от Шкуро до Власова придётся объявить патриотами, что ошибочно априори. Значит, имеется некое объективное (не зависящее от точки зрения) понятие Родины. Его-то и надо попытаться определить.
Прежде всего оговоримся, что мы стоим на строго материалистических (уже не вульгарно-потребительских, а научных) позициях: материя первична, объективно существующее явлено в материальном мире, а значит, может быть познано. То есть Родина – понятие материальное, одно из проявлений материи особой формы. С этих позиций и будем рассуждать, попытавшись понять, что такое Родина? Понять же, как известно – это выразить в понятиях.
Предлагаю оттолкнуться от терминологии. Толковый словарь Ушакова трактует Родину так: «Родина, отечество; страна, в которой человек родился и гражданином которой он состоит». Это уже кое-что для познания. Место рождения – вполне материально. Но термин до понятия явно не дотягивает.
Например, автор этих строк родился в СССР, который является его Родиной. РФ, таким образом – не его Родина? Кроме того, паспорт с гражданством можно поменять. Скажем – на британский (это модно!) Родина тоже поменяется вместе с паспортом? Что-то здесь явно не так.
Взглянем внимательно на страну, в которой рождается человек, Родиной которого она становится. Страна – это земля, населённая народом, нацией. Вполне очевидно, что земля сама по себе ничего не стоит вместе со всеми её березками и рябинами. Родиной она становится только в соединении с народом. Народ, нация – это «исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры.» (Сталин И.В. Марксизм и национальный вопрос).
Всё это чертовски правильно! Ведь без народа на данной территории не смог бы появиться новый человек, для коего эта земля стала бы Родиной. Соединяется же народ воедино по нескольким признакам.
Язык – это важно. Если мы не будем понимать друг друга сразу и без напряжения – мы не сумеем взаимодействовать, общности мы не образуем. Без единого языка не может быть единого народа. Недаром, в старославянском слова «язык» и «народ» – синонимы. Но англичане, австралийцы и североамериканцы говорят на одном языке, но нации не составляют. Это три разные нации. Или наоборот: у великоросса, дагестанца, башкира и тувинца разные родные языки, а нацию они составляют одну. То есть единство языка – недостаточная характеристика.
Единая земля, которую населяет устойчиво сложившаяся группа людей, – то, что называется термином «страна». И без неё никак. Без постоянной взаимосвязи людей не бывает общности, народа. Даже классический «народ моря», британцы, зародились как нация на единой территории. Потом, в эпоху империализма, любой англичанин, пусть родившийся в колонии, всегда сохранял связь с «хартлендом». Впрочем, как только заметная часть эту связь утрачивала по тем или иным причинам, национальная общность быстро распадалась. Именно так выделилась Северная Америка в XVIII столетии и Австралия – в первой половине XX.
Но общая земля тоже не гарантирует сама по себе практически ничего. Империя Чингисхана имела общность территории, но при его внуках рассыпалась на части. Народы, её населявшие, воедино не слились. Точно так же погибла империя Александра Македонского. Составляющие её народы, оказавшись без сковывающего фактора македонской сариссы у горла, вдруг вспомнили, что друг друга своими они не считают.
Свой личный пример с СССР – РФ я уже приводил, его к себе может приложить большинство из вас. А можно добавить и посложнее – латышей и казахов, грузин и украинцев…
Маркер «свой-чужой» для единства нации очень важен. Определяется он общим культурным, психическим складом, который возникает в сходных условиях, при едином хозяйстве, при постоянном общении и смешанных браках. Увидев человека, его соплеменник должен без дополнительных пояснений узнавать своего просто от того, что «свой» ведёт себя совершенно определённым образом.
Так, даже самый образованный и рафинированный американец с Восточного побережья в пять минут (или быстрее) сообразит, что перед ним англичанин – представитель иной нации. Не свой.
Но и этого недостаточно.
Народы, населяющие большую страну, могут нести очень различные психические уклады. Саксонец радикально отличается от баварца или шваба. Русский еврей не похож на русского кавказца, а оба они не похожи на великоросса. Даже в крохотной Англии житель Йорка и житель Лондона за глаза величают друг друга «южная обезьяна» и «деревенщина». Что уж говорить о гигантской России, или Китае, где даже общность языка, на первый взгляд, не прослеживается?
Что же соединяет все указанные, необходимые, но недостаточные признаки? Что является неизменным качеством по отношению к этим признакам?
Базис общества – это общее экономическое хозяйство.
Как бы приземлённо это ни звучало в эпоху «мирсистемного анализа», «цивилизационного подхода» и «конца истории», но это так: только из общей экономики, существующей на протяжении продолжительного времени, следует общность языка, психического склада и территории.
Территория Древней Руси была колонизирована славянами в V-VII веках, однако никакого единого государства и вообще – устойчивой общности, славяне сложить не могли до конца X столетия. Не помог даже общий язык, который в это время различался от Болгарии до Ладоги, от Моравии до будущей Москвы чисто косметически – на уровне местных говоров. Не помогла и несомненная схожесть культур, а значит, и психических складов.
Да, возникали более-менее крупные союзы племён. Знаменитые полабские протогосударства ободритов и лютичей – яркий пример. Но эти рыхлые конфедерации складывались только узколокально и, как правило, на краткий период. Объединяло их именно общее хозяйство – находится вместе было выгодно. Следовательно, удобно было торговать, удобно было обмениваться продуктами ремесла, а возрастающий от выгодного сожительства прибавочный продукт позволял содержать военную силу, способную оградить «общую полянку» от буйных соседей.
Так, общие объективные интересы соединяли воедино далеко не только славянские племена. Союз словен ильменских, кривичей, мери, веси и чуди – это альянс двух славянских племён и трёх финно-угорских. Невзирая на явную разницу в языках, культурах, религиозных воззрениях, эти непохожие друг на друга люди объединились вокруг южных финских лесов, дававших драгоценную пушнину; днепровских берегов, дававших хлеб; западной части Балтийского моря, которое обеспечивало торговлю.
Именно туда с VIII века постоянно наведывались скандинавские соседи, известные всей Европе под устрашающим именем «викингов». У нас они появлялись в куда более приемлемой ипостаси «гребцов» – ротсман, которых финны называли искажённым словом «руотси», а славяне переиначили в «русь». Скандинавы были кровно заинтересованы в транзитной торговле через Ладожское море с югом и востоком Евразии, откуда как раз тогда стала поступать основная резервная валюта раннего Средневековья – серебряные персидские дирхемы.
Поэтому нормальный скандинав у нас не безобразничал, вёл себя прилично, не играясь лишний раз в «викинга». Поток серебра на север через Волжский путь и Днепровский путь «из варяг в греки» и обратный транзит пушнины, рабов, льна превратился в настолько выгодный бизнес, что объективным интересом стал контроль над всей протяжённостью этой торговой магистрали.
Факторы военной мощи скандинавов, сложившейся общности северных славян и финно-угров, колоссального прибавочного продукта, который обеспечивал путь «из варяг в греки», – это в сумме и стало стержнем, вокруг которого за сто лет собралось государство Киевской Руси – первая единая страна нашей истории.
Первая – но не последняя. От неё мы справедливо отсчитываем своё начало, но не так просто всё складывалось на дистанции.
Когда днепровский путь утратил европейское значение? После первых крестовых походов. Европейцы получили собственные порты на юге и востоке Средиземного моря. Поток товаров захирел, средств для содержания территориальной общности стало не хватать. В итоге уже к 1130-м годам единая Русь прекратила существовать, разодранная на мелкие княжества.
Не помог единый язык, одна религия с общей митрополичьей кафедрой в Киеве, общее историческое прошлое. Убогий прибавочный продукт мог поддерживать только локальные образования, не оставляя ничего для отчислений в «центр», которой только и мог бы обеспечить общую надстройку: администрацию, войско, идеологический аппарат, силовое подавление сепаратистских устремлений на местах. Началась эпоха феодальной раздробленности, прошедшая под лозунгами: «Хватит кормить Киев!» и прямо противоположным – «Киев наш!»
В 1230-1250 гг. последовал монгольский погром и включение Руси в состав Улуса Джучи, что радикально сменило устоявшуюся структуру расселения сельского населения – экономического базиса своего времени. Одновременно грянуло глобальное похолодание, закончился климатический оптимум Средних веков – урожайность земель резко упала.
Вынужденная необходимость платить общий налог завоевателям – ордынский выход, а также широкое внедрение трёхполья на водоразделах обеспечили новые тенденции. Растущий продукт, получаемый с земель, концентрировался в великом княжестве Владимирском, а конкретно – в Москве, которая получила колоссальные выгоды, как от внутренней колонизации Клинско-Димитровского водораздела, так и от статуса главного партнёра ордынских ханов.
Именно стремительный рост благосостояния Москвы стал ключом к новому собиранию земель вокруг нового центра притяжения. Дружить с Москвой, а потом и подчиняться ей стало объективно выгодно. Мощное княжество могло обеспечить: арбитраж в межкняжеских спорах, торговлю, единое войско в случае опасности.
Одновременно шёл активный процесс становления развитого феодализма в полном смысле слова. Трёхполье давало больше продукта и позволяло селить бывших дружинников на земли, наделяя их зависимыми крестьянами под гарантии службы. При этом продуктивность земель оставалось настолько убогой, что каждый дружинник не мог превратиться в европейского рыцаря со своими отдельными от соседей интересами. Русский помещик был кровно зависим от центра, без которого он не мог поддерживать собственный статус, а иногда – просто выживать.
Верхушка надстройки, княжеская элита, осталась глубоко раннесредневековой, родовой, транслировавшей порядки и обычаи «отеческой старины» – периода раздробленности.
Таким образом, производительные силы вошли в объективное противоречие с общественными отношениями, что является революционной ситуацией по определению. И революция грянула – пусть и без баррикад, людей в будёновках и «феодальных стачек» под лозунгами «да здравствует феодализм, светлое будущее человечества».
Проводником прогрессивного революционного начала стала великокняжеская, а потом и царская верхушка Москвы с опорой на поместное дворянство. Это был революционный класс своего времени, который смог побороть старую родовую аристократию. Иван Грозный уже правил колоссальной империей – крупнейшим государством в Европе.
Подчеркну: именно на основе общего хозяйства, которое было экономически обусловлено.
Дружить с Москвой было настолько выгодно, что даже родовитая аристократия в итоге покинула собственные княжества и поселилась в столице.
Остановим исторический экскурс. Подобные сюжеты можно повторять на примере практически любой страны, да и у себя мы с ним ещё не раз сталкивались. Примерно так объединилась Франция, вокруг общих объективных интересов ирригации и контроля над речными артериями выстроился Китай.
На основании общих экономических моментов вырастает всё остальное. Хозяйство кормит единое государство. Государство контролирует и удерживает территории от внешних и внутренних врагов. Возможность беспрепятственно перемещаться внутри собственной страны перемешивает население, которое образует схожий психический склад, обменивается культурными традициями и, наконец, смешивает кровь посредством браков и рождения детей, которые транслируют общенациональное единство в будущее.
Именно так формируется страна. Именно так формируется Родина. Родина в базисе – общность объективных, устойчивых во времени экономических интересов. Ведение общего хозяйства цементирует народ воедино, и уже потом (достаточно быстро по историческим меркам) возникает то чувство единения, когда можно без сомнений «положить живот свой за други своя». Просто потому, что они теперь, в самом деле, «други».
Отсюда проистекает и общая идеология и та самая метафизическая накалённость колоссальной общности людей, формирующих нацию. Здесь складывается идея Родины, которую положено писать только с заглавной буквы. После этого идея, впитанная миллионами, облекается материальной силой, способной вести в бой полки, поднимать людей на трудовые подвиги, жителям Владивостока расценивать ленинградцев как соседей, которые иногда дороже кровных родственников. Именно вокруг этой идеи выковывается монументальная историческая общность, различные части которой: таджики, украинцы, грузины, калмыки, евреи, белорусы, узбеки, осетины, – воспринимаются за границей как нечто общее, как русские.
Но есть важная оговорка.
Надо отметить еще раз жирным курсивом: идея Родины с большой буквы невозможна без общего хозяйства. Идеология – это даже не надстройка – это лишь её часть, пусть и важная. Страна как единый организм должна иметь центр. И жить с таким центром должно быть выгодно.
Выгода в данном случае – это не шкурные вопросы «побольше урвать себе», а объективный интерес, зачастую попросту витального характера. Неисполнение этого интереса представляет не просто неудобство, но и угрозу существованию в перспективе.
Если ты отдаёшь нечто центру, центр должен расплачиваться адекватно сопоставимой мерой. Общежитие при несоблюдении этой меры неминуемо начинает «напрягать» периферию. Неизбежно возникает хрестоматийное «хватит кормить Москву», поскольку дружба дружбой, а табачок – врозь!
Можно некоторым образом урезать потребление. В конце концов, на дворе, слава богу, не средневековье – голодная смерть основной массе населения не только не грозит, но и даже не является возможной перспективой. Но собственное потребление – это второстепенно. А вот когда приходится урезать потребление собственных детей – это нечто труднопереносимое.
Можно потерпеть фактор недоступного жилья, хотя дом – это то, где формируется основная ячейка общества – семья. Нет дома – нет семьи. Ради семьи можно влезть в ипотеку и как-то выкрутиться. Но когда молодой человек станет не очень молодым и отчётливо поймёт, что его дети при малейшем ухудшении обстановки вообще останутся без перспектив обеспечения квадратными метрами – это нестерпимо.
Таких «можно» – много. Каждое «можно» само по себе – не очень страшно. Но они имеют свойство накапливаться, а накопившись до критического количества, переходить в новое качество. Одномоментно, скачком, фазовым переходом. И качество это таково, что лучше о нём не думать: страна, Родина, исчезнет, не смотря на то, что идею Родины, вроде бы, все одобряют.
Образование подобных настроений гарантирует общую неустойчивость общества. Пока его удерживает вместе сила инерции, так жить можно. Но любое резкое изменение контекста в виде военного ли разгрома, падения ли международных рынков, катастрофического ли изменения климата, нашествия ли инопланетян, – ведёт к быстрому рассыпанию на свободные фракции.
Вспомните историю с древним Киевом – она вполне показательна. Только что было огромное, богатое и могущественное государство (по своим историческим меркам, конечно). И вдруг, за жизнь одного поколения, государство исчезает и не может возродиться почти 400 лет. Просто потому что собственное хозяйство было неразвито, а торговая конъюнктура претерпела внезапное переформатирование не в нашу пользу. И никаких тайных агентов коварной Англии.
В современных условиях, когда «тайные агенты» обязательно будут и понесут «печеньки» кому положено, всё может быть куда быстрее, неожиданней и с куда худшими последствиями.
Как ни тяжко это, но мыслить надо с материалистических позиций. И Родину воспринимать тоже материалистически. Родина – это форма материи вполне конкретного свойства, имеющая под собой экономический базис. В таком виде и только в таком, Родина обретает рамки абсолютного, объективного понятия. В противном случае патриоту позволено любить некую абстракцию, проживая в США. Или ещё где-то.
