Вопрос о том, какой станет российская внешняя политика во время новой президентской каденции, кажется если не неуместным, то избыточным. На посту главы государства человек, в том или ином статусе руководящий страной почти четверть века. Он известен консерватизмом – не только в идеологическом смысле, но и с точки зрения нелюбви к резким поворотам. К тому же Россия ведет интенсивную военную кампанию фактически против международной коалиции, и до того как она завершится (а перспективы пока неясны), строить планы нет особого смысла. Успешное окончание этой кампании остается задачей, несопоставимой по важности с другими.
Тем не менее задуматься на обозначенную тему необходимо. Во-первых, все сроки правления Владимира Путина хоть и демонстрировали преемственность подходов, заметно отличались друг от друга. Во-вторых, хотя значимость достижения целей спецоперации не подлежит сомнению, но сама по себе победа не даст чудесным образом ответы на все внешнеполитические вызовы. Наконец, мировая система быстро меняется по объективным причинам, и Москве в любом случае предстоит реагировать.
Специальная военная операция стала переломным моментом для международного положения России. Завершился период компенсационного восстановления (в биржевых терминах его можно назвать «отскоком»), а оно было основным содержанием предшествовавших двух десятилетий. После крайне тяжелых 1990-х, когда нужно было просто удержаться в кругу ведущих игроков, с начала века наблюдалось приращение возможностей и статуса за счет вхождения в мировую (западоцентричную) систему. По мере стабилизации экономики и наведения порядка в госуправлении Россия стала достаточно привлекательным партнером развитых стран, решивших, что сотрудничество с ней и инвестиции в ее экономику сулят выгоды. В этом качестве Россия не только расширила экономический фундамент, но и активизировала внешнюю политику, в особенности на постсоветском пространстве.
Усиление и ослабление Москвы в принципиально важном для нее регионе были, как ни странно, составляющими единого процесса. С одной стороны, притягивание бывших союзных республик к евроатлантической сфере обостряло конкуренцию с Россией и общую конфликтность. С другой – то, что Россия благодаря своим ресурсам служила предметом наибольшего прагматического интереса Запада, укрепляло ее позиции и в отношениях с соседями. Проще говоря, в общем тренде Россия выступала флагманом. То же можно отнести и к другим частям мира, где российское влияние росло, – от Европы (несмотря на политические ограничения) до Африки, Восточной Азии, в небольшой степени Латинской Америки (Ближний Восток стоит особняком, там Россия оказалась ценна как раз в качестве противовеса).
Экономическое встраивание в западный мир (в качестве ведомого) приносило дивиденды и повышало жизненный уровень, но расходилось со стремлением заявить о себе как о все более самостоятельной геополитической силе. До определенного момента два направления удавалось примирять, правда, со все более громким скрежетом. Февраль 2022 года подвел черту. Россия сделала выбор в пользу геополитики, открыто противопоставив себя Западу. Насколько решение было осознанным и просчитанным, а в какой степени катализатором стали обстоятельства или даже внешняя провокация, можно будет судить когда-нибудь потом. Но дальнейшее совмещение двух векторов стало невозможным, достигнут потолок того самого «отскока» от уровня 1992 года (повышения роли в рамках либерального международного порядка).
Опора на Запад была стержнем курса, поэтому сдвиг оказался тектоническим. Впервые за долгое время Запад вообще выпал из российской политики. Официальные отношения свелись к обмену обвинениями или угрозами и постепенной денонсации правовой базы, создававшейся десятилетиями. Неофициальные ненамного шире и концентрируются на управлении остающимися, но быстро сжимающимися экономическими интересами.
При любом из вероятных сценариев перспективы восстановления связей, хоть чем-то напоминающих прежние, нет. Размежевание носит глубокий и устойчивый характер. Наиболее благоприятный вариант из возможных – институциональная фиксация противостояния, чтобы не допустить его скатывания к прямому столкновению, и переход к мирному сосуществованию. Вопрос о встраивании России в западоцентричную систему на повестке дня более не стоит. Не только из-за упадка наших отношений, но и потому, что вся система необратимо меняется.
Военный кризис на Украине начинался как кульминация российско-американских противоречий по безопасности в Европе, но за два года он принял другой масштаб. СВО превратилась в катализатор смещения мирового баланса в сторону от западного доминирования. Но не к какой-то другой определенной схеме, а к эластичной и распределенной конфигурации. Москве это открывает возможности, однако в то же время означает необходимость пересмотреть некоторые привычные представления.
Новая ситуация во многом обнулила то, чего Россия достигла на предыдущем этапе за счет пусть и все более конфликтной, но все же кооперации с Западом – экономической и отчасти культурно-идеологической. Даже наиболее крепко связанные с Москвой страны, столкнувшись с острейшим антагонизмом между Россией и США/НАТО, озаботились тем, как избежать выбора, сохранив взаимодействие со всеми. То же делают партнеры Запада на Глобальном Юге и Востоке.
Возникающая международная среда, которую называют многополярным миром, по сути, не предполагает «полярности», то есть стягивания регионов к очевидным центрам. Понятно, что наиболее сильные в экономическом и политическом плане государства обладают притяжением и сопредельные страны не могут с этим не считаться. Но соседи крупных держав не хотят подчиняться ближайшим «полюсам» и пытаются сбалансировать их неизбежное влияние какими-то другими отношениями. Попытки эти в разной степени успешны, но тенденция такова. И она не позволяет ожидать, что на месте демонтированного либерального порядка возникнет структурированный другой. А противостояние России и Запада не станет фактором возникновения четкой расстановки сил в мировом масштабе. Нет уверенности, что сегодня возможен даже европейский порядок, изолированный от вышеперечисленных тенденций.
Военный конфликт на территории Украины заметно повлиял на международную ситуацию, но сам по себе он – не начало нового этапа, а попытка закончить выяснение отношений. Противоречия «сфер влияния», типичные для предшествующих эпох, не нашли мирного разрешения и перешли в силовую фазу, как часто случалось в прошлом. В те времена искомым исходом столкновения была фиксация разделительных линий этих самых сфер. Однако сейчас коллизия протекает в другой международной обстановке – мир быстро теряет упорядоченность. Специфика дня сегодняшнего не подразумевает заключения «большой сделки», которая подытожит противостояние. Для нее нужны четкие правила и механизмы принуждения к их соблюдению. Сейчас нет ни того, ни другого.
Используя современные публицистические термины, в гибридной войне и победа такая же – не полная и безоговорочная, а вязкая и неоднозначная, предполагающая продолжение конфликта разными средствами, не обязательно непосредственно военными. Это не означает, что «пораженье от победы ты сам не должен отличать», но и жирной точки над i не будет.
В основе такого положения – парадокс сегодняшней международной системы. Ее конфликтность, вызванная стремлением государств руководствоваться национальными интересами (а их понимание определяет собственная культура), разворачивается в условиях неразрывной связанности мира. Кризис либеральной глобализации не ведет к распаду международной системы на изолированные части. Характер взаимодействия меняется, но оно не прерывается. А случаи, когда производственно-логистические цепочки страдают из-за вооруженных конфликтов, вызывают всеобщее беспокойство и всеобщее же желание устранить помехи (наглядные примеры ¬– проблемы с судоходством в Черном и Красном морях). Эта целостность многообразного мира – еще одно препятствие для размежевания по интересам/ценностям. Последнее противоречит задачам развития, требующим использовать все возможности и сохранять непрерывные коммуникации. Формирующаяся мировая политэкономия отвергает и единый центр доминирования, и жесткое деление на блоки.
Важной чертой наступившего мира стал закат «мягкой силы» в том виде, как ее понимали в конце прошлого века. Связано это с тем, что несиловое воздействие доказало свою эффективность. И теперь все принимают меры для его нейтрализации. Отсюда вал законов по предотвращению иностранного влияния. Это сочетается с повсеместными усилиями по укреплению культурно-ценностной самобытности – их предпринимают и в западном сообществе (консолидация на радикально-либеральных основаниях), и за его пределами. Соответственно, падает восприимчивость к любым идеям, внешним по отношению к собственной культуре. Это касается и продолжающихся по инерции попыток Запада навязывать миру свой универсалистский подход, и желаний любых игроков (Россия – не исключение) объединить другие страны и народы под собственными идейно-политическими знаменами.
Активно идущая у нас дискуссия о необходимости государственной идеологии, вероятно, важна с точки зрения состояния и сплочения общества, но мало применима к международной деятельности – на транснациональные идеологии любого толка в мире просто нет спроса. Это не исключает уместности использования некоторых лозунгов (борьба с колониализмом, защита традиционных ценностей), однако лишь в качестве инструментов.
Конфликты перманентны, поскольку переходят из одной плоскости в другую, но не заканчиваются. Главными свойствами государства становятся его устойчивость и способность быстро реагировать на любые изменения. Залог внешнеполитической успешности – внутреннее социально-экономическое и моральное состояние государства. Как показал опыт двух лет СВО, наибольшее впечатление на внешний мир производит не идеологический нарратив и не апеллирование к институтам, а умение выдерживать мощное давление извне, поддерживая потенциал для развития. Это и можно считать обновленным содержанием того, что называли «мягкой силой». Играя словами в американском стиле, назовем феномен «прочной силой» (firm power).
Он хорошо вписывается в принятую сейчас на официальном уровне концепцию «государства-цивилизации». Дать этому явлению четкое определение невозможно, но его общее понимание хорошо резонирует с потребностями времени. Государство-цивилизация имеет основу в самом себе, самодостаточно, не декларирует изоляционизм и, используя модный термин, «инклюзивно», то есть способно гармонизировать разные культурные элементы. Такая рамка, если ее удастся не только провозгласить, но и воплотить, соответствует и «волатильным» международным обстоятельствам.
Что все это означает для международной деятельности России? Выводы делать самонадеянно, описанную мировую среду отличает изменчивость. Попробуем обозначить только некоторые направления.
Во-первых, внешняя политика самым тесным образом увязана с задачами внутреннего развития. Утверждение тривиальное, об этом и раньше говорилось, но сейчас это надо понимать буквально: внутреннее развитие – абсолютный приоритет, без него не получится ничего другого. В иерархии сфер деятельности государства оборонная политика становится важнее внешней (из-за поляризации и милитаризации международной среды), а внутренняя – важнее оборонной. Но и грань между ними почти исчезает.
Во-вторых, Россия – страна, заинтересованная в сохранении и упрочении связанности мира. Причина проста – при естественном развитии мировой системы (без разрушительного политического вмешательства) Россию практически невозможно обойти – в ресурсном, логистическом, транспортном смысле. Использование же возможностей России будет автоматически означать развитие ее потенциала и упрочение позиций.
С этим связан и третий момент – инициативы относительно мировых проблем, которые требуют действительно общего решения. К ним можно отнести проблемы экологии, космоса и ограничения технологических возможностей вмешательства в государственную и личную жизнь (как часть большой темы будущего искусственного интеллекта). Пока обсуждение этих проблем идет сугубо в западной идеологической парадигме, однако ее исчерпанность уже заметна. Россия благодаря совокупному природному, интеллектуальному и технологическому багажу имеет предпосылки, чтобы предложить новые подходы.
В-четвертых, собирать группы единомышленников (международные коалиции) можно под четкие цели, в достижении которых заинтересованы конкретные страны. Институты общего рода теряют эффективность из-за разнонаправленности интересов их участников. Это касается не только структур, на которые опирался прежний миропорядок, но и новых, наподобие БРИКС или ШОС. Им нужна прикладная повестка, важность которой признавали бы все члены. Одно напрашивается – преодоление западной гегемонии в валютно-финансовой сфере и содействие развитию не через западные институты. Уход от монополии на руку всем, даже тем, кто в ладах с Западом.
В-пятых, сопредельное пространство умножает свое значение. Тем более что прежние способы влияния, связанные с наследием прошлого (инерция безусловного российского доминирования), необратимо уходят. Как сохранить влияние в рамках разумной достаточности (иметь возможность проводить свои интересы, но не ввязываться в бесплодное соперничество с другими державами) – основной вопрос ближайших лет.
В выстраивании отношений с соседними странами едва ли не определяющую роль будет играть миграционная политика. Отлаженная, опирающаяся на понятные критерии и максимально очищенная от коррупции система привлечения людей – на постоянное жительство и в качестве трудовой силы – принципиально важна и для приезжающих, и для россиян. Жесткая, но справедливая миграционная модель укрепит цивилизационное устройство, ее отсутствие – расшатает. Вообще, в мире, где по объективным причинам (климат, неравенство и пр.) нарастает мобильность людей, способность регулировать миграционный приток будет важнейшим условием устойчивости и развития. А также инструментом внешней политики.
Это поднимает концептуальный вопрос о природе границ. Невозможность их ни полностью открыть, как завещала либеральная глобализация, ни полностью закрыть, как это бывало в ХХ веке, – стержневая дилемма. И то, и другое губительно для государства. Гибкое регулирование (речь о потоках не только людей, но и денег, информации, товаров) – насущная задача, которая еще долго будет решаться в ручном режиме.
Все перечисленное нацелено на решение вопроса национальной безопасности в широком смысле. В понимании более классическом мощные и приспособленные к современным задачам Вооруженные силы – необходимый залог всего остального. Высокая конфликтность мира не оставляет вариантов. Вероятно, правы те, кто предвидит нарастающую череду и увеличивающуюся остроту межгосударственных столкновений. Но сложность сегодняшней международной системы имеет важное следствие – война не становится способом разрешения противоречий, как было в прошлые века. Точнее, военная коллизия может «вскрыть нарыв», но это не обязательно приведет к излечению и чревато осложнениями, то есть новыми недугами.
Необходимо убедительное сдерживание, что иногда требует и применения силы, но прежде всего для поддержания равновесия. Украинский кризис – результат вопиющего дисбаланса, возникшего после окончания холодной войны. Благодаря масштабу и потенциалу Россия обладает максимальными возможностями для самостоятельного развития. Это реально в условиях прочного мира. И борьба за него, как ни пафосно это прозвучит, – главная задача всей государственной политики.