Заповедный напев...
Свет хрустальной зари...
Свет, над миром встающий…
Ровно год назад ушёл Николай Добронравов…
Есть слова, значение которых скрыто до времени и увидено и распознано может быть лишь на расстоянии. Так история — не столько по доброте, сколько по спиральности своего развития — даёт нам шанс одуматься после дикого кутежа, прийти в себя после адского похмелья.
Вовсе не то, что поначалу видится и слышится, есть истина, оставленная в назидание потомкам (нам с вами) поэтами и композиторами. А если Отцу Небесному было угодно соединить их, поэта и композитора, в одной семье, что это, как не провидение божье? О котором «принято» говорить, что «всё это просто случайность». От случайностей удобнее и проще прятать голову в землю (впрочем, можно и в мокрый песок — в мокром голова, особенно пустая, торчит устойчивей). Даже если не менее «случайные» обстоятельства сложатся так, что голову ту оторвёт от тела ветер вышеупомянутой истории, то и не страшно — случайность! Просто случайность...
У неба просто случайностей между тем не предусмотрено.
И не бывает.
В самом конце лета 1974-го (благословенные времена «равновесного противостояния двух систем»), когда уходило оно на излёт и природа, расщедрившись, кратким мигом августовских блаженства и неги одаривала всё живое, Николай Николаевич Добронравов и Александра Николаевна Пахмутова оказались в Беловежской Пуще. Понятное дело — случайно. Фактически же — по приглашению первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии Петра Мироновича Машерова, он почти год мягко и настойчиво (умел такое) добивался поездки самого знаменитого творческого и семейного союза СССР именно что в Беловежскую Пущу, которую сам исходил вдоль и поперёк своими ногами.
Машеров что-то такое знал, деревенский, не в оранжерее рос — чуял биение жизни. И не только потому, что партизанил в Великую Отечественную и под смертью, а то и в обнимку с ней хаживал не единожды. Сердце было у человека — оно, если что, не у каждого случается. Вся эта история... Про то, как вечность расставляет фигуры — чтобы помнили, — и человечеству остаётся лишь рот разевать на манер «никак не может быть такого!..»
Может, правда, может, и нет: два дня Добронравов, запершись в комнате, писал стихотворение (именно так — акт сотворения живого слова) о пуще, и, когда было оно готово, Пахмутова сказала: «Сложно и очень красиво, так просто на музыку не положить...» И они уехали в Москву, и жизнь пошла себе дальше своим чередом, а вечность (тут можно было бы упомянуть её с большой буквы) — своим, ведь фигуры расставлены, время придёт, всё однажды случится.
Всё случится...
Здесь забытый давно наш родительский кров,
И, услышав порой голос предков зовущий,
Серой птицей лесной из далёких веков
Я к тебе прилетаю, Беловежская Пуща...
Мы живём в свете звёзд всё более и более удаляющейся от нас Красной империи.
Мы живём в свете великих деяний и великих, пусть так и не воплощённых, идей. Добронравов — он как соль и совесть той эпохи: в каждом слове запечатана истина. Прочитай и повтори тысячу, десять тысяч раз — откровение придёт. И придётся с тем откровением жить.
В нашем доме, в нашем общем огромном доме, которому нет, не было и не будет равных (если только не возьмёмся восстановить), под сенью родительского крова было совершено то, от чего отмыться удастся очень нескоро, — Беловежские соглашения, будь они прокляты. Случись нам взглянуть в глаза Королёву, Гагарину (когда и если бы держали они те «соглашения» в руках), наверно, сгорели бы дотла — и от стыда, и в качестве справедливого возмездия. С поэтами и музыкантами другое...
Поэты и музыканты не судят — они отражают собой наш внутренний, не знающий ни жалости, ни пощады суд.
Как. Мы. Могли.
Ну. Вот. Так.
Неприметной тропой пробираюсь к ручью,
Где трава высока, там, где заросли гуще.
Как олени, с колен пью святую твою
Родниковую правду, Беловежская Пуща...
30 с лихом горьким лет с тех самых трижды проклятых «соглашений». Добронравов и Пахмутова день изо дня жили рядом с нами. Сознавая крушение не просто огромного корабля — цивилизационной идеи. Жили и были к нам милостивы. Время от времени в эфире «популярных шоу» звучали их песни, и даже их комсомольские песни, и даже их песни про партию и Ленина. И все как бы слушали, и как бы улыбались, и как бы делали вид — «мне норм», а на лирических песнях, прям по Пушкину, «роняли слёзки три»...
А они, Добронравов и Пахмутова, слёзок не роняли и вида не делали. Потому что всегда, в каждый день и час свой, верили в написанное. Не отрекались. Не осмеивали. Не уподоблялись сворам «огоньковцев». И каково им было? Даже и думать не хочется...
У высоких берёз своё сердце согрев,
Унесу я с собой, в утешенье живущим,
Твой заветный напев, чудотворный напев,
Беловежская Пуща, Беловежская Пуща...
«А можно всё исправить?..»
«Можно, только придётся построить всё заново...»
Мы живём в свете звёзд, нам кажется, он будет литься с небес вечно. Но. Это не так.
Всему положен свой предел. И тут страшный и простой вопрос возникает: а где свет наших звёзд? И таков ли он, что в нём смогут найти и силы, и прибежище духа наши потомки?
Месяца через три после возвращения из Беловежской Пущи Александра Пахмутова вспомнила о стихах мужа и написала к ним музыку. Вот только единодушным решением они исключили из текста песни третье четверостишье Добронравова — оно показалось им слишком уж мрачным.
Пророчески мрачным, хочется сказать сегодня...
В нём — всё.
Пора (слезать с печи да месить калачи) думать о свете наших звёзд. Для тех, кто идёт следом за нами. Не впотьмах же им блуждать, в самом деле. Хватит уже такого.
Силён Добронравов. А? Что скажете? Каждой строчкой силён. Говорят, умер год назад. Говорят, на 95-м году жизни. И я не могу никак такого понять, хоть и год прошёл: ведь умер — значит, ничего больше нет. Совсем. Только такое не про Добронравова, не про вечность.
Да, вот ещё что... Клад нам оставлен — сейчас поймёте, он ждёт только нас и никого другого к себе не подпустит — будет ждать сколько надо.
Время созидать свет.
Третье четверостишье нам в помощь...
Многолетних дубов величавая стать.
Остров — ландыш, в тени чей-то клад стерегущий…
Дети зубров твоих не хотят вымирать,
Беловежская Пуща, Беловежская Пуща...
