Необходимо признать, что прецеденты искусственного раздела Югославии, затем — признание независимости Косова, а на основании косовского прецедента Абхазии и Южной Осетии, а теперь уже и крымско-украинский кризис, означают лишь одно: международное право, изначально содержавшее в себе противоречие двух принципов — принципа территориальной целостности и принципа самоопределения — уже не способно выполнять функцию правового регулятора международных отношений. И нет никаких гарантий, что прецеденты передела границ и признания разнообразных сепаратистских проектов не будут повторены в любом из регионов мира.
Каспийский регион, Центральная Азия, наряду с Кавказом, Причерноморьем, Балканами, Ближним и Средним Востоком является одним из тех евразийских регионов, где отчетливо выступают принципиальные расхождения в подходах глобальных участников мировой системы международных отношений к самому широкому спектру международных проблем. С позиции общесистемного подхода рубежом нового периода истории международных отношений после распада СССР следует считать не 2001 г., конъюнктурно ассоциируемый с событиями 11 сентября, а начало войны против Ирака — 2003 г., когда США и Британия отказались признавать писаные (резолюция ООН № 1441) и неписанные кодексы международного поведения. Думать после этого, что международная система регулируется преимущественно посредством права, нет никаких оснований, и в этом необходимо согласиться с А.Д. Богатуровым. Как и в 1950-х гг., мир стал тяготеть к регулированию на основе силы. [Богатуров А.Д. Лидерство и децентрализация в международной системе// Международные процессы. Журнал теории международных отношений и мировой политики. — М., сентябрь-декабрь 2006. — Том 4, № 3 (12)].
В продолжение кризиса международного права последовало доктринальное обоснование: появились концепции «смены режимов» (regime change), «демократизации» (democratization) и «превентивных действий» (preventive action), «нациестроительства» (nationbuilding), «гуманитарных интервенций» и т.п. Признание независимости Косова западным сообществом, вполне адекватное ему признание Россией независимости Южной Осетии и Абхазии — это уже простые примеры новой международной системы неправовых отношений. А потому, рассуждая о содержании мировой военно-политической истории в ближайшее пятидесятилетие, склоняться, видимо, придется все-таки «к реальной силовой многополярности», как об этом рассуждал В.Л. Цимбурский: : «…станут ли отдельные секторы Лимитрофа — Восточная Европа, Кавказ и «новая» Центральная Азия — в первую очередь посредниками между соседствующими с ними цивилизациями, связуя и вместе с тем разделяя их, как то и было в веках, или же весь Лимитроф окажется насквозь соединен в противостоящую большинству платформ Евро-Азии стратегическую и геоэкономическую целостность с прямым выходом через Восточную Европу на Евро-Атлантику, которая видит себя в роли «всемирной цивилизации»? В такой форме на этих пространствах должна проявиться зарождающаяся сегодня борьба между двумя тенденциями развития мира — к униполярности или к реальной силовой многополярности, что, по-видимому, и составит главное содержание мировой военно-политической истории в ближайшее пятидесятилетие» [Цымбурский В.Л. Геополитика для «евразийской Атлантиды»// Pro et contra. — М., 1999, т.4, №4. — С. 142].
Недостатки международного права в период биполярного мира компенсировались через взаимное стремление двух держав к сдерживанию, хотя уже провозглашение нескольких десятков стран в 1960-1970-е гг. показало возможность констатировать: де-факто эпоха создания национальных государств закончилась несколько раньше. Среди государств, формально провозглашенных после ялтинско-потсдамского консенсуса держав, за единичными исключениями, трудно найти в полной мере состоявшиеся, и способные сохранить свой суверенитет в меняющемся мире. Изменилось, в общем-то, и продолжает меняться и само содержание суверенитета.
Налицо крах алгоритмов и принципов взаимодействия государств, объясняемых в категориях классической геополитики. Новый уровень связей, взаимозависимостей, взаимопроникновений разрушает традиционные, присущие национальным государствам, способы и инструменты реализации интересов государства и капитала. Геоэкономическая парадигма ставит под вопрос состоятельность доктрины национальных интересов, сформулированной под эпоху геополитики, когда каждое государство в качестве приоритета реализовало, продвигало и защищало свои национальные интересы. Формирование «национальных государств» как основных субъектов человеческой истории — с их особым набором функций — было связано с зарождением и оформлением индустриальной формации, именно национальное государство стало квинтэссенцией индустриальной модели развития. Оно исчерпало ресурсы для своего воспроизводства по мере перехода общественного развития — в его глобальном измерении — в новую стадию: постиндустриальную.
К началу ХХI в. складывается новая геоэкономическая реальность — реальность мирового обращения и перераспределения глобальных ресурсов. Национальное государство как специфическая единица исторического процесса перестает быть субъектом стратегического пространства для функционирования экономики и развития технологий. В определенной мере эта функция сохраняется за небольшим рядом государств, обладающих наибольшим ресурсным потенциалом, которые можно обозначить понятием «государств-корпораций». Это системы, где бюрократии, распоряжаясь экономическими ресурсами государства, наряду с транснациональными корпорациями, действуют как самостоятельные игроки, используя свои конкурентные преимущества. Это государства-корпорации с высококонцентрированным капиталом, который подконтролен правящей элите и ею же управляется. Это США, Россия, Китай, по этому пути развития идут Индия, Бразилия, еще небольшой ряд государств.
Постиндустриальные виды деятельности, да и развитие в целом, вышли за рамки существующих национально-государственных границ. Относительную суверенность более-менее способны сохранять лишь сильные государства, утвердившиеся в качестве мировых или региональных держав, либо имеющие потенциал для такового утверждения в самой ближнесрочной перспективе. При этом эволюция форм государственности не исключает специфическую роль империй и имперских форм управления. Именно по этому пути идут сегодня США и Китай, пытаясь сконцентрировать под своим контролем постиндустриальные ресурсы всего мира. Еще одной из форм развития с целью сохранения международной субъектности является интеграция, концентрирующая возможности группы стран, в этом смыслы Таможенного союза Беларуси, Казахстана и России, или Евразийского союза.
Новые реалии стремительно уже не трансформирующейся, а пормирующейся под форс-мажорные обстоятельства, мировой системы международных отношений элементарно сокращают поле возможного маневрирования для политических элит стран, не относящихся к мировым державам, либо не определившихся с четко обозначенной интеграционной ориентацией. Это отчетливо обозначено современными украинскими событиями, и это — первая из парадигм, заставляющая подвергнуть сомнению возможность продолжения той политики широкого маневра, которая понималась до сих пор под «многовекторностью». Ситуация конфликта глобальных игроков — вот то поле, на котором будет происходить дальнейшее развитие региональной подсистемы международных отношений.
Вторая из необходимых парадигм состоит в том, что для определения отвечающей истинным национальным интересам внешнеполитической стратегии, каждой из стран региона необходима объективная развернутая оценка сущностных региональных интересов каждого из внешних игроков в условиях гибели международного права и деградации международных институтов, оказавшихся либо втянутыми в реализацию политических планов отдельных государств (ООН), либо ставших инструментами вмешательства в дела суверенных государств (ОБСЕ).
И, наконец, третья, и главная, из парадигм, которые в обозримой перспективе будут определять развитие всех, без исключения, международных процессов. На известную дихотомию «Север-Юг», накладывается новая, связанная с ростом глобальной конкуренции ведущих мировых центров силы за контроль над ресурсами вообще и над энергоресурсами в частности. Современный глобальный финансовый кризис одновременно означает и обострение кризиса классической либеральной демократии. Глобализация привела к окончательной девальвации всех универсалистских проектов эпохи модерна — либерально-демократического, социалистического и прочих. Реальность ближнесрочной перспективы — это мир, состоящий из тоталитарных и авторитарных режимов, конкурентно противостоящих друг другу в условиях жестокой борьбы с системными кризисами капитализма. «…Авторитарные капиталистические страны, персонифицируемые Китаем и Россией могут представлять жизнеспособную альтернативу, … что означает, что окончательная победа и будущее доминирование либеральной демократии не является неизбежным … успешный недемократический Второй мир может теперь рассматриваться многими в качестве привлекательной альтернативы либеральной демократии». [См.: Азар Гат. Возвращение великих авторитарных держав. Конец конца истории// Россия в глобальной политике. — М., 2007. — № 4, Июль — Август. (По URL: http://www.globalaffairs.ru/numbers/27/8076.html)]. А всякий глобальный кризис, как правило, заканчивается глобальной войной за переустройство и передел мира. Так, обозначенную кризисную триаду заключает неизбежная борьба за доступ к энергоносителям и иным стратегическим ресурсам.
Ресурсный потенциал, да и вообще потенциал развития в мире не растет, а уменьшается, ergo обостряется конкуренция между ведущими центрами силы. В условиях стремительно растущего дефицита энергоносителей перед импортозависимыми государствами «Севера» неизбежно встанет задача получения более надежных гарантий поставок, нежели простые рыночные контракты, решить которую можно будет только одним способом — силовыми методами оспаривая национальный суверенитет стран-экспортеров. Центральная Азия, включая Каспийский бассейн, является одним из регионов — обладателей углеводородных ресурсов, и хотя их потенциал довольно часто преувеличивается, тем не менее, он достаточен для превращения региона в одно из мест приложения глобальных конфликтов недалекого будущего, в одну из площадок глобального противоборства.
Признание этих и ряда иных геоэкономических и геополитических реалий ставит на повестку дня необходимость кардинальных изменений в национальных внешнеполитических концепциях развивающихся и до конца не состоявшихся стран, к категории которых, безусловно, относятся страны центральноазиатского региона. Эти изменения должны включать в себя и пересмотр вопросов, связанных с обеспечением прав этнических меньшинств, территориальной целостности, национальной безопасности в целом.
И, главное, эти изменения должны быть сосредоточены на конкретизации формул, связанных с внешними приоритетами и внешним партнерством. Динамично растущее усугубление международной поляризации есть геополитическая данность, независящая от деклараций public politique, и с этим обстоятельством не считаться нельзя.
