Казалось, что об Александре Сергеевиче, 225 лет со дня рождения которого мы отмечаем в этом году, мы знаем всё – каждый его шаг, каждую его строчку. Ан нет...
«Родители Пушкина не любили своего сына. Третьестепенными французскими поэтами Пушкины восхищались, а в своей семье просмотрели гения», – с грустью писала в своей книге «Жизнь Пушкина» одна из его лучших биографов Ариадна Тыркова-Вильямс. Просмотрели гения и многие другие его современники.
Пушкин никогда не имел в Петербурге своего собственного дома, снимал квартиры. В доме на Мойке, 12, который принадлежал княгине Волконской, он поселился в сентябре 1836 года. Это, наверное, самое красивое место в Петербурге – совсем рядом Дворцовая площадь с Зимним дворцом и Александровской колонной. Мойка в этом месте изгибается изящной дугой, образуя неповторимой красоты панораму особняков на закованной в гранит набережной. Увы, жить в этом чудесном месте Александру Сергеевичу пришлось недолго. В этом же доме он, смертельно раненый на дуэли, и умер. Здание неоднократно перестраивали, а в советские времена в нем устроили коммунальные квартиры. Музей, посвященный поэту, там появился только в 1927 году.
«В музей Пушкина на Мойке, – рассказала заведующая мемориальным музеем-квартирой поэта Галина Седова, – сегодня приходит очень много молодых людей. Дом на Мойке, как был лидером по посещаемости среди мемориальных квартир, так и остается».
В это сегодня трудно поверить, но после смерти поэта о нем в России мало вспоминали, его собрание сочинений плохо расходилось, а горячие головы, утверждали, что Пушкин, поэт-аристократ вообще более не нужен. Его даже призывали «сбросить с корабля современности».
Прошли годы и в наши дни мы все более отчетливо понимаем, что и на самом деле Пушкин действительно – «это наше все».
Об этом и рассказывает его Музей-квартира на Мойке. В нем собрано более 200 тысяч экспонатов, в том числе и совершенно уникальные. Во многих комнатах музея обстановка не воссоздана, а лишь имитирована. Так могли выглядеть жилые помещения того времени. Но зато некоторые вещи Пушкина и его жены сохранились в оригинале. Так, в кабинете поэта хранятся его трости и трубка, доставшийся по наследству от предка-арапа ларец, письменный стол, его любимое вольтеровское кресло. Выставлены пистолеты, которыми могли пользоваться во время смертельной дуэли.
Историки утверждают, что у Пушкина было в общей сложности около 30 дуэлей. Поэт всегда носил тяжелую железную палку… «Для того, чтобы рука была тверже; если придется стреляться, чтобы не дрогнула», – объяснял он. Однако к смертельным поединкам жизнерадостный Александр Сергеевич относился легкомысленно. Как-то поэт стрелялся с неким подполковником Старовым. Старов выстрелил первым и дал промах. Пушкин выстрелил в поле, снял шляпу и шутливо произнес:
Подполковник Старов,
Слава Богу, здоров!
Часто дуэли происходили из-за всяких пустяков. Но на них сам вспыльчивый поэт никого не убил. Убили его. И он хорошо знал, кто его убьет, – верил в предсказание гадалки, возвестившей ему смерть в возрасте 37 лет от «белого человека». Так и произошло. Его убийца Дантес был блондином...
В одной из витрин выставлены перстни Пушкина. Известно, что у поэта было 7 перстней. Своим талисманом поэт считал золотое кольцо-печатку с сердоликом, на котором была вырезана восточная надпись, подаренное ему в Одессе графиней Елизаветой Воронцовой. Его он воспел в своих нескольких знаменитых стихотворениях. Этим перстнем Пушкин запечатывал письма. По свидетельству Анненкова, «Пушкин по своей склонности к суеверию, соединял даже талант свой с участью перстня испещренного какими-то кабалистическими знаками и бережно хранимого им».
На смертном одре поэт подарил этот перстень Жуковскому. Следующим владельцем кольца стал Иван Тургенев, а, в конце концов, он оказался в Пушкинском музее. Но в роковом в России 1917 году перстень исчез. Был украден из экспозиции почти сразу же после Февральской революции и так и не был найден. В настоящее время в музей-квартире хранится оставшийся от него пустой сафьяновый футляр и оттиск печатки на сургуче.
Другой перстень Пушкина можно увидеть на знаменитом портрете Тропинина, который тоже висит в музее. Это кольцо с крупным зеленым камнем, напоминающим изумруд. Его Пушкин тоже считал своим талисманом. Существует предположение, что именно ему посвящено стихотворение «Храни меня, мой талисман». Перед кончиной Пушкин передал его своему другу Владимиру Далю, сказав: «Бери, друг, мне уж больше не писать».
Провожали в последний путь Пушкина в храме Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади – в двух шагах от его квартиры. До 1917 года в этом храме хранился древний образ «Спаса Нерукотворного» из домика Петра I, чтимая икона Божьей матери «Знамение» и древняя шелковая плащаница, вышитая в Константинополе. Этот храм был приходским для всех придворных и устроен с соответствующей роскошью. В 1923 году церковь закрыли, протоирея отца Федора Знаменского расстреляли, а ключи от нее передали отряду конной милиции. После чего, ворвавшись в храм, красные кавалеристы шашками в щепки изрубили бесценный иконостас, сожгли архив, а потом устроили в здании клуб для танцев...
Однако плясали в храме не долго. Вскоре там устроили приемный пункт ГУЛАГа. Люди заходили в бывшую церковь, сдавали в окошечко документы, а потом их уводили во внутренний двор. Кого на пять, кто на десять лет, а кого и навсегда...
Храм Спаса Нерукотворного Образа был возвращен церкви только в 1991 году. О поэте во внутренних его покоях сегодня напоминают две картины, которые видишь, когда поднимаешься по лестнице. На одной изображена последняя исповедь Пушкина, на другой – его отпевание. Имя раба Божия Александра звучит в храме и в обычные дни на панихидах.
Тело покойного принесли в храм на Конюшенной площади, хотя отпевать его должны были в Адмиралтействе, где находилась приходская церковь семьи Пушкиных. Но по дороге похоронная процессия неизбежно должна была проходить мимо дома, где жил нидерландский посол, барон Геккерн, приемный отец Дантеса. Чтобы избежать возможных эксцессов, император повелел провести отпевание в придворной Конюшенной церкви, к тому же Пушкин имел придворный чин камер-юнкера. И исповедовал его священник именно из этой церкви. Еще 27 января, когда врачи осмотрели рану, решено было позвать священника.
– За кем прикажете послать? – спросили Пушкина.
– Возьмите первого ближайшего священника, – ответил он.
«Ближайшим» оказался протоирей Петр Песоцкий, настоятель храма на Конюшенной площади. Он вышел от Пушкина со слезами на глазах, пораженный смирением и благородством умирающего поэта.
– Вы можете мне не верить, – сказал он, – но я для себя самого желаю такого конца, который он имел.
И после смерти Пушкин продолжал оставаться жертвой светской суеты. В храм на отпевание пускали только по билетам. Присутствовал весь дипломатический корпус, многие сановники. Случилась давка. У покойника отрезали куски от одежды, волосы, клали в гроб перчатки. «А дамы, – пишет в своих воспоминаниях М.Ф. Каменская, – так даже ночевали в склепе…»
Сообщение о кончине великого поэта было опубликовано лишь в одной газете: «Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». Его написал ее редактор Андрей Краевский: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине великого поприща…»
Но уже на следующий день редактор был приглашен для объяснений к председателю цензурного комитета князю М. Дундукову-Корсакову.
– Я должен вам передать, – сказал он Краевскому, – что министр крайне, крайне недоволен вами! К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну, это еще бы куда ни шло! Но что за выражения! «Солнце поэзии!» Помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался… в середине своего великого поприща!» Какое это такое поприще?»
Князь уже после смерти поэта словно хотел отомстить ему за злую эпиграмму, которую тот сочинил про него:
В Академии наук
Заседает князь Дундук
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь,
Почему ж он заседает?
Потому что ж… есть!
Много лет спустя прах умершего поэта потревожили. В 1953 году на территории Святогорского монастыря решили вскрыть его могилу. Территория была закрыта для посетителей, у ворот поставили посты милицейской охраны. В качестве консультанта пригласили известного советского археолога Павла Шульца. Участник этих работ, тогдашний директор заповедника Семен Гейченко вспоминал: «Мы отбросили лопаты и совки и стали расчищать землю ножами, щетками и деревянными ложками… Хорошо сохранились стенки, изголовье и подножие гроба. Никаких следов ящика, в котором гроб был привезен 5 февраля 1837 года, не обнаружено. На дне склепа остатки еловых ветвей. Следов позумента не обнаружено. Прах Пушкина сильно истлел. Нетленными оказались волосы»
Случилось и странное. В склепе Пушкина обнаружили останки еще двух человек. Кому принадлежал прах этих двух неизвестных, ученым установить так и не удалось…
Родители Пушкина не любили своего сына. «Третьестепенными французскими поэтами Пушкины восхищались, а в своей семье просмотрели гения», – писала, как мы уже отмечали, А.Тыркова-Вильямс. Просмотрели гения и другие. Не имел успеха пушкинский журнал «Современник», где печатались не только его шедевры: «Скупой рыцарь», «Капитанская дочка», «Медный всадник», но и стихи Тютчева, Лермонтова, Жуковского, повести Гоголя. В 1836 году вышло четыре тома. Первый том был издан тиражом в 2400 экземпляров, но из них раскупили не более трети. В результате тираж четвертого снизился почти втрое. После смерти поэта у самого интересного в истории русской литературы журнала осталось всего 233 подписчика. Впрочем, у журнала «Европеец», где Пушкин тоже печатался, было всего 50 подписчиков.
Что ж читали тогда в России? Уже забытых сегодня Марлинского, Булгарина, Греча, Полевого, легковесные «дамские» романы французских сочинителей, приключения бывшего каторжника Видока – прообраз нынешних детективов. За два века до господства гламурного «мыла» вкусы большинства публики, мало чем отличались от нынешних.
Выше всех поэта, пожалуй, оценил в то время царь Николай I – тот, кого в советские времена считали, чуть ли не главным организатором заговора по его уничтожению.
«Знаешь, - сказал Николай жене после встречи с Пушкиным, – сегодня я разговаривал с самым умным человеком России». Император назначил после смерти поэта щедрое пожизненное содержание его семье. Чего потом не сделал ни один советский правитель для родственников рано ушедших из жизни или трагически закончивших знаменитых поэтов и писателей.
Всю свою жизнь Пушкин жестоко страдал от непризнания в обществе подлинного значения его творчества. Ведь в те времена не было ни премий, ни других знаков отличия для литераторов. Никто им не давал орденов, не сажал в президиумы. Каково же было быть гением, сознавать это и видеть, что другие этого не признают?
Ведь даже «специалисты», литературная критика того времени не особо хвалили Пушкина. Когда поэт напечатал гениального «Бориса Годунова», влиятельный журналист Надеждин отозвался на это едким памфлетом:
«Бориса Годунова»
Он выпустил в народ.
Убогая обнова,
Увы! на новый год!
Даже его друг по лицею Кюхельбекер поставил «Годунова» ниже всеми давно забытых пьес Кукольника. Если его не понимали и не ценили друзья и коллеги-литераторы, то, что же говорить об остальных?
Не случайно сам Пушкин советовал поэту не слушать мнения других:
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспаривай глупца…
Разочарованный Александр Сергеевич писал:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Митрополит Московский Филарет на эти слова возразил и тоже стихами:
Не напрасно, не случайно
Жизнь судьбою мне дана,
Не без правды ею тайно
На тоску осуждена…
Впрочем, вскоре Пушкин и сам понял то, что другие люди понимают только под конец долгой жизни: что благородное сердце умнее умной головы. И именно поэтому его Татьяна оказалась умнее Евгения Онегина. Но наладить собственную жизнь и жизнь своей семьи самый умный человек в России не смог. Когда Пушкин умер, в доме было всего 300 рублей. Не на что было похоронить…
Во времена СССР, когда Пушкина подняли на пьедестал, тоже не все было гладко. Бенедикт Сарнов в своей книге «Сталин и писатели» описывает такой случай. В 1949 году отмечали 150 лет со дня рождения Пушкина. В Большом театре в Москве состоялось торжественное заседание, на котором читали его стихи. Выступления ораторов транслировалось через репродукторы, стоявшие тогда по всей стране на площадях. Шла трансляция и в одном маленьком казахском городке. Площадь была пуста, но вдруг ее заполнили странные всадники, прискакавшие неведомо откуда. Они были плохо одеты, измождены, но с большим вниманием стали слушать выступление Симонова, читавшего официальный доклад. Но, не дослушав до конца, они вдруг пришпорили коней и умчались… Зачем же они приезжали и, почему уехали явно разочарованные?
Оказалось, объясняет Сарнов, что это были калмыки, депортированные в Казахстан по приказу Сталина. Они примчались из своих поселений, чтобы услышать, произнесет ли московский докладчик, когда он будет цитировать текст пушкинского памятника, слова: «И друг степей калмык».
Симонов процитировал стихотворение. И даже соответствующую строфу прочел, но… не до конца:
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгус…
И – все! На «тунгусе» цитата обрывалась. Называть тогда имена репрессированных народов запрещалось. А потому калмыки сразу поняли, что в их судьбе перемен не предвидится и уехали. Отрезанную пушкинскую строчку вернули лишь после смерти Сталина и ХХ съезда, когда калмыки смогли вернуться в родные места.
Любопытно, что одно из самых цитированных восклицаний Пушкина приводят в искаженном виде. Помнится, какое огромное впечатление произвела на всех премьера в БДТ в Ленинграде «Горя от ума» в постановке Георгия Товстоногова, когда над сценой вывесили плакат со словами: «Черт догадал меня родиться в России с умом и талантом!» В СССР такое произвело эффект разорвавшейся бомбы. Вот, мол, в нашей стране ум никому не нужен, оттого и «горе от ума». По тем временам это была неслыханная смелость.
Однако на самом деле у Пушкина не так. В его самом последнем письме к Наталье Николаевне Гончаровой эта фраза выглядит иначе. «Черт догадал меня родиться в России с душой и талантом». Вместо «души» вдруг появился «ум». Разница, что и говорить кардинальная. «Подправили» Пушкина постановщики, чтобы его слова ассоциировались с названием пьесы Грибоедова «Горе от ума»? Сейчас, конечно, трудно сказать, кто сделал это первый. То ли сам Товстоногов, то ли кто-то еще до него. Но в любом случае корректировка непозволительная, а у самого Товстоногова, увы, уже не спросишь...
На самом деле Пушкин прожил под топором цензуры всю свою жизнь. В его времена любое произведение, прежде чем выйти в печать, проходило через цензора. В конце концов, его цензором стал сам Николай I.
В лицее Пушкин вовсе не был лучшим учеником. Когда в 1817 году состоялся первый выпуск лицеистов, гениальный поэт оказался по успеваемости лишь 26-м (из 29-ти учеников). «Превосходные успехи» он показал лишь в российской и французской словесности, а также в фехтовании.
Всем известна язвительная эпиграмма Пушкина на издателя Фаддея Булгарина, в которой поэт назвал его в ней Видок Фиглярин, имея в виду Видока – главу тайной полиции в Париже, намекнув тем самым на связи Булгарина с Третьим отделением.
Не то беда Авдей Флюгарин,
Что родом ты не русский барин,
Что на Парнасе ты цыган,
Что в свете ты Видок Фиглярин:
Беда, что скучен твой роман.
Однако газета «Северная пчела», которую издавал Булгарин, была самой популярной газетой в России. Ее тираж составлял 9 тысяч – огромную по тем временам цифру. Пушкинская же «Литературная газета» имела всего 100 подписчиков. А роман Булгарина «Иван Выжигин», ныне прочно забытый, очень понравился императору, который подарил автору бриллиантовый перстень.
В советские времена Пушкина изображали как непримиримого борца с царизмом. Однако перед смертью он говорил об императоре иначе.
«Что сказать от тебя царю?» – спросил Жуковский у смертного одра поэта.
«Скажи, жаль, что умираю, весь бы был его», – тихо отвечал Пушкин.
В высшем свете Петербурга многие его вообще ненавидели, что и послужило, как считают, поводом для коварной интриги и привело к убийству поэта. Ряд исследователей утверждает, будто поэт стал жертвой «голубого заговора». В Париже, да и в других европейских столицах, содомский грех тогда был в моде в высших кругах.
В Петербурге «бугром» слыл министр просвещения граф Уваров, который на пару со своей «любовницей» уже упомянутым князем Дондуковым-Корсаковым и стал, как полагают, главным гонителем пушкинского таланта.
«В публике очень бранят моего Пугачева, а что еще хуже – не покупают, – раздраженно писал Пушкин в дневнике в 1835 году. – «Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дондуков (дурак и бардаш) преследует меня своим цензурным комитетом. Он не соглашается, чтобы я печатал свои сочинения с одного согласия государя. Царь любит, да псарь не любит».
Зная вспыльчивый характер поэта, его враги стали били по самому больному – жене-красавице. И тут в Петербурге, откуда ни возьмись, как известно, и появился белокурый француз Дантес. Его приемный отец голландский посланник барон Геккерн устроил его в гвардию, ввел в лучшие дома. Геккерн никогда не был женат. Князь А. Трубецкой потом писал: «Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном или Геккерн жил с ним... Судя по тому, что Дантес постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в отношениях с Геккерном он играл только пассивную роль. Он был очень красив».
Вскоре залетный французишка стал публично волочиться за Натальей Николаевной Пушкиной. Не давал ей проходу, а барон-«отец» всячески поощрял эти ухаживания. Вскоре оскорбительный для поэта пасквиль – диплом ордена рогоносцев был разослан ему самому, его друзьям и знакомым. Пушкин тут же вызвал Дантеса на дуэль.
Сам Пушкин считал автором пасквиля Геккерна. Но окончательно так и не удалось установить, кто же именно сфабриковал гнусный «диплом». Подозрение пало также на дружков «голубого барона», князей И. Гагарина и П. Долгорукова, живших в одной квартире. Ряд советских исследователей-криминалистов утверждал, что именно они приложили руку к гнусной фальшивке. Это подтвердила и почерковедческая экспертиза.
Есть подозрение, что это Долгоруков с сожителем изготовил и разослал по 10 адресам пасквиль по указанию своего «голубого» министра Уварова. Пушкин пришел в ярость и был убит на дуэли. Как видно, на это и рассчитывали организаторы гнусной инсценировки.
Вдохновителями подлой кампании против Пушкина были также граф и графиня Нессельроде. Граф Карл Нессельроде, друг Геккерна, был немцем, ненавистником русских, но и ловким интриганом, который сумел стать в России министром иностранных дел. Он и его жена играли виднейшую роль в свете и при дворе. Графиня Нессельроде яростно ненавидела Пушкина, и не могла простить ему эпиграммы на ее отца, графа Гурьева, масона, бывшего министра финансов, зарекомендовавшего себя служебными преступлениями. «...Встарь Голицын мудрость весил, Гурьев грабил весь народ» – написал Пушкин.
Графиня Нессельроде подталкивала Геккерна и подогревала скандал, распускала гнусные слухи, что будто бы у Пушкина связь с сестрой Наталии Николаевны Александриной, у Наталии Николаевны – с царем и Дантесом. «Голубые» и масоны доносила царю о политической неблагонадежности Пушкина.
«Против поэта орудовал комплот – масонская мафия – которая имела власть и влияние, которая плотной стеной окружила Самодержца и создавала между ним и поэтом непроницаемую стену», – писал В. Иванов в своей книге «Пушкин и масонство». Именно эта мафия травила и, в конце концов, погубила величайшего русского поэта.
Заговорщики радостно потирали руки, но не учли реакции царя. Николай I потребовал от голландского правительства убрать «каналью» Геккерна с поста посланника. Дантеса приговорили к смертной казни, а позже, разжаловав в рядовые, выдворили из России.
