Когда дедушка Сергей Александрович был ещё маленьким, его в лагере просвечивали флюорографией. Запускали по росту, и пионер Соловьёв был, как нетрудно догадаться, последним. А первой из девочек была самая высокая и предмет его тайных вожделений. Зайдя внутрь раньше срока и увидев дедушку Серёжу в виде скелета, она произнесла историческое: «Ой, Соловьёв, до чего же ты внутри страшный!»
Была в том своя правда. Большой режиссёр и наилучший рентгенолог русского отрочества эпохи перемен сберёг на всю жизнь верность образу пионерской наяды – особы возраста загадки, тумана, испуга и сердечного пробуждения. Не то чтоб нимфетки (Набоков сердился, когда нимфетками звали шестнадцатилетних половозрелых кобыл), но и не сказать чтобы подходящей взрослому дяде по меркам рептильного советского законодательства.
Ужас какой, скажет зритель. Мы его любили за проникновение в глубины, а он... Вопрос дискуссионный. Множество прекрасных дам, уважаемых и детных, перешли во взрослую лигу в этом самом возрасте и не жалеют ничуть.
Да и мне ли судить. Прадед мой, один из первых русских шофёров, звался дедом Серёгой и был уволен фабрикантом с формулировкой «за невозможный характер». Как-то сия история была поведана Сергею Александровичу с вопросом, а можно ли и его так называть. «Валяй», – хохотнул народный артист России и навсегда стал дедом Серёгой.
Дед Серёга снимал волшебное кино о нежном возрасте, за что его особенно любили в Венеции и регулярно награждали за вклад в познание грядущих поколений. А из награждённых формировалось жюри следующего фестиваля. Так что лет эдак шесть дети 1 сентября шли в школу, а Соловьёв собирал чемодан в Венецию.
У него дочь станционного смотрителя – будущая жена, а также мама Мити Марианна Кушнирова – кидалась снежком в заезжего корнета Никиту Михалкова, и была это натуральная любовь, а не соблазнение провинциальной юницы.
У него пионерская Джоконда – будущая жена, а также мама Ани Таня Друбич – смотрела дивным взором, в веночке, с надкушенной грушей и французскими Lettres d’amour, навсегда оставшись иконой позднесоветского созревания. И боги бы непременно выгнали их за этот надкус из Эдема и посадили по нехорошей статье, но так ничего и не узнали, а там уже и поздно было боржом пить.
У него бритоголовая и картавая чудо-девочка прогуливалась с Пушкиным по сырому пляжу, объявив себя его наследницей по прямой, и Пушкин не возражал.
Он вдохнул тепло и музыку Исаака Шварца в плоские годы позднего совка и изыскал в них воздушную прелесть, хоть сам их и терпеть не мог. А навсегда оставил в памяти застенчивым утренним туманом с ненужными огоньками, а не той невыносимой духотой, какой сегодня пытаются их представить люди, рождённые уже при Горбачёве.
Дед Серёга пересоздал казахскую кинематографию – единственную, кроме русской, оставшуюся от бывшего СССР. Просто приехал к крёстному отцу Казахстана Д.А. Кунаеву и предложил набрать национальный курс с единственным условием: без блатных. «Два», – сказал ловивший суть на лету дед Динмухамед. «Ни одного», – отрезал дед Серёга. «Один», – не сдавался Кунаев. «Ни одного», – настоял Соловьёв. Выпускников его потом назовут казахской новой волной и станут гадать, откуда плеяда – а она оттуда. Автор «Иглы» Рашид Нугманов сведёт его с Цоем, а тот – с Гребенщиковым* – начнётся уже новая страница жизни страны и самого С.А.
Он закроет социализм трилогией про Ассу и Чёрную розу – ничего более адекватного про смену формаций и переток управления от старости к молодости сделано не было. В декабре 87 го в новорождённой программе «Взгляд» прозвучит песня «Перемен», и все узнают, что есть такой Цой, и не забудут уже больше никогда. «Красивая она какая-то, эта Россия, – скажет в «Доме под звёздным небом» фрик дядя Кока. – Там кругом все обосрано – но звезды догорают, и скоро светать начнёт».
И стало светать, и дед Серёга отпел самоистребившееся переходное поколение своего сына «Нежным возрастом». «У Митьки компания была 17 человек, – рассказывал по ходу. – В живых теперь четверо». А в день премьеры исполнитель роли лучшего друга лучший друг Алексей Дагаев вмазался золотой дозой, и их осталось трое. А через 16 лет умер 43 летним автор сценария и исполнитель собственной роли Митя. Отец отпевал его в маленьком храме на Бронной, где ещё через три года проводят и его.
Был декабрь и скользко. В длинной дощатой огородке вдоль Тверского всё никак не удавалось обогнать резво семенящую маленькую тётьку. Пока не стало понятно, что маленькая тётька – лилипут и торопится ровно туда же, куда и все.
Провожать в Элизиум теней – волшебную комнату из золотой фольги, где уже были прописаны сын и оператор Лебешев, артист Панин и артист Дагаев, – лучшего друга лилипутов, рокеров, казахских кинематографистов, и девочек с надкушенной грушей, и Пушкина, и Баширова, и Джоконды, которая улыбается почти как мама иногда, только редко.
Деда Серёгу.
Соловьёва Сергея Александровича.
