30 сентября 2022 г. в состав России вошли ДНР, ЛНР, Запорожская и Херсонская области. Жители Донбасса и Новороссии долгие годы отстаивали свое право говорить и учиться на родном русском языке. Теперь у всей страны появилась новая памятная дата – День воссоединения. Однако влияние спецоперации на Украине на мир гораздо шире. Оно затрагивает процессы на всем постсоветском пространстве, и даже в окружающих его регионах. Подробнее о том, как СВО изменила геополитические расклады на пространстве Евразии, читайте в статье профессора НИУ ВШЭ Дмитрия Евстафьева. Начало Россией специальной военной операции само по себе стало одним из важнейших факторов, предопределивших переход глобальных трансформаций из фазы ожидания в фазу новой геополитической, а в перспективе – геоэкономической реальности. По прошествии полутора лет с этого момента можно констатировать, что важнейшим практическим и глобально значимым содержанием нынешнего этапа глобальных трансформаций становится демонтаж «серых зон» влияния и управления. По сути – фактического суверенитета. Значительная их часть сформировалась в последние 30 лет именно в постсоветской Евразии и окружающих ее регионах, таких как Ближний и Средний Восток, Восточная Африка.
Не только само по себе начало СВО со стороны России, но относительно быстрая – менее полутора лет – интеграция новых российских регионов в ее политико-правовую систему, формирование там полноценной институциональной базы государственного управления говорит в пользу выбора сценария ликвидации буферных зон, пространств с неясным правовым статусом. В русле этого же сценария лежит операция Азербайджана по реинтеграции Нагорного Карабаха в состав страны. Схожие процессы начинают происходить на Аравийском полуострове (Йемен), на Ближнем Востоке (Сирия, Ирак), в Африке, где они обостряются искусственностью территориального размежевания.
Одним из наиболее сложных и не до конца осознанных элементов нового политического ландшафта, затрагивающего и российскую политику в Евразии, и ее развитие в целом, стало окончательное растабуирование темы пространственных трансформаций на постсоветском пространстве. Хотя российская власть и большая часть политической элиты публично ведут себя по данному вопросу крайне осторожно, тема изменения политической географии уже не считается полностью невозможной. Но этот аспект проявляется еще и в том, что становится все более сложно говорить только о Евразии. Неизбежно затрагиваются политические и особенно геополитические процессы, происходящие вокруг нее. Евразия перестает быть самоценным и системно самодостаточным пространством, в том числе, и в силу перестройки Россией хозяйственных связей с целью придания им большей устойчивости.
«Ощущения» как геополитический фактор
В условиях стратегической неопределенности как на глобальном, так и на региональном уровне одним из важнейших факторов становятся «ощущения». Это характерно не только для постсоветской Евразии, но справедливости ради надо отметить, что в данном случае «туман войны» и масштабные информационно-политические манипуляции с различных сторон, особенно характерные для весны 2023 г., имели серьезный эффект.
Ситуация в Евразии характеризуется интересным противоречием: уровень реальных военно-политических рисков продолжал, во всяком случае, до момента окончательного демонтажа военно-политической автономии Нагорного Карабаха, оставаться относительно низким. Но ожидания с точки зрения военно-политических процессов развивались преимущественно в негативном ключе.
Военно-политические трансформации на Южном Кавказе могут оказаться гораздо более операционно значимым фактором для изменения системы военно-силовых рисков в Евразии, нежели СВО до последнего времени. Это связано с тем, что новая ситуация обозначает возможности вмешательства других, отличных от России внешних сил, а это означает существенное изменение системы военно-политических рисков, считавшихся управляемыми.
Внешне мы наблюдаем волнообразное изменение отношения к Специальной военной операции в странах Евразии в зависимости от состояния дел на линии боевого соприкосновения. Сейчас, в сентябре – начале октября 2023 г. происходит разворот от ожидания неизбежного поражения России на поле боя в результате украинского контрнаступления, характерного для значительной части постсоветских элит, к более сдержанному отношению к перспективам развития ситуации. Но как показывает поведение представителей большинства постсоветских государств в ходе Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре 2023 г., в сложившихся к этому моменту условиях они будут уклоняться и от каких-либо действий, которые могут быть восприняты Москвой как откровенно враждебные.
Это говорит о том, что на нынешнем этапе базовой целью для большинства постсоветских государств является сохранение нынешнего формата отношений с Россией, в целом, выгодного им экономически, но позволяющего осуществлять ситуативную политическую многовекторность. С этим и связано акцентирование критичности сохранения исключительно экономического характера взаимоотношений между постсоветскими странами.
Из политических аспектов, однако, стоит отметить общее понимание в России и в постсоветских государствах необходимости ограничить возможность внешних информационно-политических манипуляций.
Такой подход отражает в том числе укоренившуюся в элитах постсоветских государств уверенность в неспособности Москвы принципиально изменить и систему целеполагания в постсоветской Евразии, и систему управления российскими усилиями. Он также не учитывает изменения, происходящие в российском обществе под влиянием Специальной военной операции, выходящие далеко за рамки операционной прагматизации и сокращения внешнеполитической избыточности. Это затрагивает и постсоветскую Евразию, имея, в целом, более долгосрочные последствия.
В России сложился консенсус относительно критичности суверенизации важнейших критических узлов технологических цепочек и переноса цепочек поставок в защищенные пространства. Российская элита постепенно пришла к выводу о том, что система «параллельного импорта», в которой постсоветские государства играют важнейшую роль, получая значительные экономические дивиденды, может быть только временным решением. В настоящий момент ее перестройка и, тем более, частичный отказ от наработанных схем невозможны, но в долгосрочной перспективе ситуация будет неизбежно меняться.
Отметим и другую особенность нынешней ситуации в российской элите. С одной стороны, мы наблюдаем явное ослабевание экономических групп, нацеленных на глубокую, фактически неограниченную интеграцию с Западом. С другой, и сторонники евразийской интеграции уже не имеют прежнего веса, чему отчасти способствует невнятная политика части элит постсоветских государств. Это связано в том числе с кризисом бизнес-цепочек, сформировавшихся в Евразии в период 2000-2020 гг. на базе эксплуатации российского сырьевого экспорта, и ослабевание связанных с ними бизнес-систем.
Важнейшим политико-психологическим фактором становится разрушение иллюзий об имманентном наличии в постсоветских государствах пророссийских сил. Этот аспект часто носит эмоциональную окрашенность, но в действительности отражает вполне рационалистическое понимание реальной ситуации.
В российской элите сформировался некий баланс между осознанием невозможности пересмотра сложившихся после февраля 2022 г. отношений с постсоветскими странами и нарастанием негативных ожиданий, приводящих к признанию неизбежности такого пересмотра. Но он также может измениться под воздействием неких новых ощущений и ожиданий.
Евразия и глобальная силовая регионализация
Важным элементом формирующейся в мире и в Евразии картины стало то, что первичный толчок к трансформациям носил не геоэкономический характер, а геополитический. Он был связан с необходимостью для России снять становившиеся чрезмерно острыми риски милитаризации Украины при прямом вовлечении США и НАТО. Это, вероятно, определило ключевой момент актуальных глобальных трансформаций: первичность военно-силовой составляющей трансформаций в условиях, когда процессы геоэкономической регионализации США удалось, как минимум, притормозить.
Это не означает, что формирование постамериканского неоглобального мира будет носить инвариантно силовой характер. Но главный вывод на данном этапе сводится к тому, что военно-силовые риски будут оставаться центральными в принятии стратегических решений, а военно-силовые инструменты будут основными при демонтаже «серых зон» геополитического влияния. в русле этой, вероятно, общеглобальной тенденции лежит целый ряд процессов на постсоветском пространстве. Причем, не только демонтаж просуществовавшей 30 лет «независимости» Нагорного Карабаха, но и приобретающие устойчиво силовой характер процессы территориального размежевания в Центральной Азии, скрывающие «нулевую» фазу борьбы за контроль над водными ресурсами.
Со стратегической точки зрения можно сделать два главных вывода. С одной стороны, элиты стран постсоветского пространства вполне осознают силовой характер геополитических и геоэкономических трансформаций в мире в целом. И вполне допускают силовой характер трансформаций для Евразии. С другой, они считают, что внешние силы настолько заинтересованы в стабильности Евразии и постсоветских государственных систем, в том числе в контексте обостряющегося противостояния с Россией, что не будут сознательно дестабилизировать ситуацию. Напротив, они заинтересованы в сохранении региональной стабильности.
Последнее является важным эффектом начала Россией СВО и последующей территориальной трансформации Северного Причерноморья: элиты большинства постсоветских государств исходят из того, что их значимость даже в качестве нейтральных, а тем более – скрыто или явно дружественных Западу государств существенно увеличилась, и они получают дополнительные возможности экономически эффективной многовекторности. Противоречивость этого подхода очевидна, но она сама по себе – продукт неопределенности геоэкономического статуса постсоветской Евразии, ее нарастающей геэкономической разновекторности.
Внутрироссийские трансформации как ключ к пониманию перспектив Евразии
Ключевая отправная точка для оценки политических процессов в России, вероятно, сводится к тому, что возможности государственного управления только за счет «управления повесткой» и поддержания относительной устойчивости бюрократической системы исчерпаны. Это важнейший вызов российской системе государственного политического и экономического управления, без которого невозможно решать задачи реиндустриализации. И при всех издержках прогресс, совершенный Россией за последние полтора года, колоссален. Но этот прогресс также выражается и в изменении политической ментальности в России, а это затрагивает не только военную сферу и ВПК. Это будет актуально и для других направлений политики.
В основе изменения модели поведения политического класса, вызванного проведением СВО, – замена парадигмы «стабильность превыше всего» на парадигму «эволюционное развитие». Насколько долговременным будет это изменение и насколько оно повлечет за собой дальнейшие системные трансформации, пока не до конца ясно. Но уже сейчас допускается возможность изменения баланса лоббистских сил и характера экономических отношений для создания условий достижения позитивных результатов на поле боя и повышения эффективности государственного управления.
Апробированные в ходе СВО кадровые лифты при всей их специфичности уже сейчас имеют массовый охват. В российскую систему государственного управления приходят люди, способные действовать в условиях высокого уровня персональных рисков, стресса и практического целеполагания. Начинается постепенное вымывание из ключевых отраслей промышленности «абстрактных» менеджеров. Развитие процессов индустриализации и закрытия опасных технологических лакун эту тенденцию будет только усиливать.
После 2025 г. на новый политический цикл Россия может выйти с обновленной, в том числе и с точки зрения моделей самореализации и поведения, управленческой элитой. Не связанной прежними лоббистскими ограничениями и изначально планирующей свою самореализацию в условиях большей закрытости страны. А политический цикл 2025-2030 гг., при условии успешного достижения хотя бы промежуточных целей СВО, с крайне высокой долей вероятности будет связан с инвентаризацией и упорядочиванием отношений на постсоветском пространстве, в том числе, ревизией деятельности институтов евразийской интеграции. Однако эти процессы будут основываться на прецедентах и моделях принятия политических решений, сформировавшихся в последние полтора-два года.
