Вопросы безопасности в 2018 году продолжат оставаться ключевыми для стран Средней Азии
Продолжаем подводить итоги минувшего, 2017 года в Средней Азии. Об основных угрозах и возможностях, результатах и перспективах в беседе с корреспондентом ИА REGNUM рассказал заведующий отделом Средней Азии и Казахстана Института стран СНГ Андрей Грозин. Начало интервью здесь.
- Один из наиболее важных блоков — безопасность. Какая обстановка складывалась с ней в регионе в 2017-м? Какие наиболее серьезные угрозы сегодня стоят перед странами постсоветской Азии?
— К сожалению, мы видим, что во всех среднеазиатских республиках продолжается процесс «отлова» экстремистов, отслеживания и отлова «возвращенцев». Постепенно тема возвращенцев становится все более и более важной. Простейший контент-анализ того, о чем пишут региональные СМИ, позволяет сделать вывод о том, что с каждым месяцем в Средней Азии об этом пишут и говорят все больше. Динамика усиливается по мере разгрома так называемого «Исламского государства» (организация, деятельность которой запрещена в РФ) в Сирии. Главное, что это не просто такая фишка, чтобы закрутить гайки, видно, что опасность существует, и элиты всерьез озабочены. Тем более для того, чтобы раскачать ситуацию в достаточно неустойчивых в социально-политическом смысле обществах Средней Азии, больших усилий и средств затрачивать и не надо.
Несколько резонансных террористических актов, которые могут наложиться на какие-либо очередные социальные конфликты или экономические проблемы, и мы имеем почву для относительно массового общественного недовольства и для серьезных пертурбаций, которые могут произойти в области политической системы.
Не надо думать, что для этого откуда-то из-за Пянджа придет 500−600−1000 бородатых товарищей и будут штурмовать дворец Рахмона. Ничего такого не будет. Будет и происходит медленная инфильтрация, накопление потенциала. Один мотивированный и хорошо подготовленный террорист — это как наркоман, который порождает вокруг себя соответствующую среду. Он создает новые сети, новую повестку дня. Это главная опасность. И спецслужбы стран Средней Азии понимают ситуацию именно таким образом и ориентируются на то, чтобы продолжать встречать вызовы на дальних рубежах.
Недавно на новостных лентах появилась информация по поводу задержания в Киргизии не просто рядового боевика, а человека, прошедшего подготовку и заброшенного для того, чтобы совершенствовать систему подполья. Даже из скупых материалов, представленных ГКНБ, видно, что имели место серьезные подготовительные мероприятия с точки зрения подготовки подполья, и это ведь не единичный случай.
К счастью, не было повторения того, что было в 2011 году или в 2016-м — не было крупных террористических актов в регионе. Но идет медленное накопление потенциала. Ведь общественное мнение, да и экспертное сообщество во многом ориентируются на какие-то экстремальные действия: сел террорист в машину, поехал взрывать китайское посольство, никого не убил, но поцарапал облицовку — все об этом пишут несколько месяцев. А что вокруг подготовленного человека действует соответствующее окружение, группировка, никто не замечает.
Как тот же актюбинский джамаат, который пытался захватить город. Их ведь там было около 50 человек, они собирались не один день, вокруг них было множество людей, с которыми они контактировали, — не только их единомышленники. Куда смотрели спецслужбы? Это же явная недоработка. Даже в Киргизии и Таджикистане ничего подобного за последний год я не припомню: чтобы такая большая ячейка существовала и не находилась под колпаком у спецслужб. Тем более невозможно представить себе такое в Узбекистане.
- То есть в Узбекистане террористическая угроза в регионе наименьшая?
— Во всех этих странах, несмотря на работу соответствующих спецслужб, работают зачатки подполья. Даже в той же узбекской части Ферганской долины, которая на сто рядов зачищена СНБ. Тем не менее и там есть подполье, спящая инфраструктура существует и с каждым годом усиливается. Люди нарабатывают контакты, связи, знакомства. Причем это не обязательно откровенно террористические группы, тот же «Таблиги Джамаат» (организация, деятельность которой запрещена в РФ). На самом деле большинство даваатистов и вовсе не склонны к тому, чтобы хватать оружие или взрывчатку и идти что-то взрывать. Но если на 1000 даваатистов найдется один такой, то он постепенно начнет вокруг себя формировать соответствующую среду. Это центр кристаллизации потенциально опасных элементов.
То же самое, что Партия исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ). Да, она была легальной, и при Саиде Абдулло Нури, и при Мухиддине Кабри руководство постоянно боролось с радикалами, партия играла стабилизирующую роль, роль клапана, который выпускает социальный пар и недовольство, в том числе религиозных групп и отдельных людей — как склонных к насилию, так и не склонных. Но она была запрещена. И, как мне видится, именно потому, что в конечном итоге Рахмон и его силовики посчитали, что партия может послужить платформой для серьезной консолидации оппонентов — именно исламистов.
- В государственных СМИ стран региона регулярно напоминают о том, что та или иная партия запрещена, признана экстремистской, доходит до заявлений об организации членами партии отправки боевиков на Ближний Восток. Это может стать причиной повышения напряженности между властью и религиозными группами?
— Пока не стало. Тот же Таджикистан сейчас ловит террористов, число осужденных по религиозным статьям зашкаливает. Судя по всему, Душанбе в Средней Азии пальму первенства у Ташкента уже постепенно отбирает. Потенциал для исламистского протеста вытеснен за пределы страны. Почему сейчас тема возвращенцев для всех среднеазиатских режимов становится актуальной? Потому что количество людей, которые могут прийти на среднеазиатское пространство с недобрыми целями, увеличивается. Отсюда и стремление опереться на ОДКБ, отсюда и стремление усилить собственные силовые структуры.
Обратите внимание, как в Казахстане за истекший год меняются законы, которые касаются безопасности, в том числе информационной, биометрики и так далее. То есть у КНБ Казахстана реальный прорыв с точки зрения внедрения удобных для этой спецслужбы норм законодательной базы. То есть при Кариме Масимове КНБ действительно стал главной силовой структурой страны. Это объясняется тем, что руководство страны отдает себе отчет в том, что контроль за потенциально опасными группами и фигурами необходимо усиливать. Это происходит во всех странах региона, но с разной скоростью.
- Какая страна формировала повестку в регионе в 2017 году?
— Страна, которая «сделала» во многом минувший год, — Узбекистан. В первую очередь это заслуга нового президента. Изначально, в сентябре прошлого года, я сомневался, что внутренний стиль руководства и стиль общения с ближайшими соседями, в особенности с теми, кто гораздо слабее, будет резко изменен. Но посмотрите, как изменилась ситуация в течение года. Помните, как у Велюрова в «Покровских воротах»? «Я раньше эстрадным сатириком был. Громил поджигателей, братцы. Ну, допустим. Но миром запахло. Господи, запахло! И вот я решил переквалифицироваться».
В регионе на самом деле «запахло миром». И это заслуга Мирзиёева. Я не думаю, что имел место какой-то широкий внутриэлитный консенсус в узбекской элите на начальном этапе по поводу изменения отношений с соседями. При позднем Каримове начинались определенные сдвиги, например, по линии Ташкент — Ашхабад и Ташкент — Астана. Но с Бишкеком и Душанбе ничего не просматривалось абсолютно. Ситуация постоянно балансировала на грани ежемесячных пограничных инцидентов.
За последний год ситуация заметно улучшилась. Такая микроразрядка — безусловно, отрадный факт, который следует только приветствовать, безотносительно к тому, какой политический режим начал инициировать эти положительные изменения. Думаю, что Мирзиёев на самом деле, даже если оставить за скобками те экономические шаги, которые были сделаны, он уже сейчас значительно повысил свои очки в глазах абсолютного большинства рядовых узбекистанцев.
Серьезное улучшение отношений с соседями привело к разговорам в экспертной среде о возможности некой политической консолидации региона, создании Центральноазиатского союза 2.0. Это, конечно, пока преувеличение — груз взаимного недоверия и объективных противоречий, которые не преодолеть даже с учетом самой доброй воли любых руководителей в регионе, слишком велик. Быстро такие вопросы не решаются, но, по крайней мере, расчищаются те завалы, которые были.
Особенно это заметно по линии узбекско-киргизских отношений. Вплоть до того, что появились оценки о том, что Киргизия резко меняет регионального «патрона»: на фоне ухудшения отношений с Астаной мы видим такой «медовый месяц» с Ташкентом. Нельзя сказать, насколько такая точка зрения оправдана, но, думаю, наступивший год эту тенденцию проявит.
- Как можно оценить действия узбекского президента?
— Президент на самом деле продолжает выстраивать свою команду, отсюда эта ротация, которая там происходит среди вице-премьеров. Вокруг Арипова (Абдулла Арипов — премьер-министр Узбекистана. — Прим. ИА REGNUM) складывается команда людей, которые действительно всем обязаны действующему президенту. И понятно, что они будут исполнять все указания, которые глава государства раздает очень щедро.
Республику в экономическом смысле «шарахает» в разные стороны, девальвация, которая там произошла, естественно, ударила в первую очередь по населению. Но тем не менее, несмотря на это, в целом руководство Узбекистана наряду с улучшением отношений с соседями и налаживанием конструктивного партнерства в регионе стремится сделать какие-то реальные шаги.
Еще в первой половине прошлого года было много разговоров о том, что в Узбекистане это не пройдет, все это имитация, алармистских и негативных прогнозов было предостаточно. Многие очень сомневались, насколько Мирзиеев в состоянии перестраивать экономическую модель. Но сейчас уже можно сказать, что это не имитация, а действительно попытка серьезно перестроить государственную монополистическую систему, которая там существовала и складывалась при Каримове.
- К разговору о новых президентах. Глава государства сменился и в соседней Киргизии. Можно ли там ожидать каких-то серьезных изменений?
— Понятно, что Сооронбай Шарипович — это человек абсолютно зависимый от предыдущего президента, им, по сути, и назначенный. Все в Киргизии видели, что для предвыборной кампании Жээнбекова Атамбаев сделал больше, чем сам Жээнбеков. Во всяком случае, с точки зрения накрутки процентов, раскручивания антиказахской истерии. Оно было ориентировано на возбуждения чувства национальной гордости и сплочения вокруг лидера партии власти, что в итоге и мы наблюдали.
Не думаю, что имели место масштабные фальсификации, которые могли бы кардинально повлиять на итоги выборов. Вряд ли. Слишком большой разрыв был между Бабановым и Жээнбековым. Вероятно, стратегия Атамбаева по раскачке воспаленного национального чувства сыграла свою достаточно значимую роль.
Кроме того, определенно, был элитный консенсус вокруг фигуры Жээнбекова. Насколько сохранится этот консенсус в наступившем году и каковы вообще перспективы внутриэлитных раскладов? Мы пока не имеем каких-то индикаторов, чтобы делать выводы. Но рискну предположить, что, исходя из опыта внутриэлитных отношений в Средней Азии и в Киргизии в частности, Жээнбеков вряд ли сохранит статус человека, зависимого от предыдущего президента.
Скорее всего, Жээнбеков, сохраняя внешнюю лояльность и не ставя под сомнение историческую роль Алмазбека Шаршеновича, будет становиться более самостоятельной фигурой. Наверняка постепенно проведет ротацию в руководящем составе силового блока, не исключено, что уйдет Абдиль Сегизбаев (глава ГКНБ Киргизии. — Прим. ИА REGNUM). Возможно, поменяется руководство в вооруженных силах, в МВД. Во всяком случае, этого многие ожидают от действующего президента. Этот процесс скорее будет похож на то, что происходило после Каримова в Узбекистане.
Во время своего последнего визита в Алма-Ату Жээнбеков держался достаточно хорошо даже в присутствии Нурсултана Абишевича — человека, который видел много киргизских президентов и пережил их в политическом смысле. Договоренности, которые были заключены, позволили топор войны окончательно зарыть. Это как раз демонстрирует высокий уровень обучаемости Жээнбекова, способности быстро решать достаточно сложные вопросы.
- Не была ли это такая задуманная игра, фора будущему президенту для зарабатывания очков сразу с занятием президентского кресла?
— Возможно. Но элиты Киргизии не настолько, скажем, политически изощрены. Во внутривидовой борьбе они способны изобрести самые разные комбинации, но накалить обстановку, чтобы создать преемнику возможность красиво из этой обстановки извлечь дивиденды… Конечно, теоретически возможно, но практически в условиях того, как все работает в аппарате президента, сомневаюсь, что там найдутся такие мозговитые товарищи, которые могли бы такое предложить, а главное — реализовать.
Все-таки господин Ниязов (Фарид Ниязов — руководитель аппарата президента, возглавлял предвыборный штаб Жээнбекова, — ИА REGNUM) — это не господин Тажин (Марат Тажин — первый заместитель руководителя Администрации президента Казахстана, — ИА REGNUM), если сравнивать по весу, интеллектуальному и организационному потенциалу. Все это требует ресурсов. Киргизия — страна небогатая. Для того чтобы запускать такие хитрые сценарии, нет ресурсов. Причем речь не только о деньгах, но и об административных и интеллектуальных ресурсах.
Вот этот тупой наезд на телеканал, связанный с Бабановым, как раз демонстрирует уровень того, насколько умно, хитро и дальновидно все делается в киргизской внутренней политике. Все делается проще и с меньшей затратой ресурсов.
- Хотелось бы поговорить и о самой скупой на информацию стране в регионе — Туркмении. С каким багажом она вступила в 2018 год?
— Данные по ограничению хождения валюты, возможности приобретения валюты физическими лицами, расходов на проведение Азиатских игр в закрытых помещениях и, очевидно, проблемы с сужением возможностей поставок туркменского газа на внешние рынки говорят о том, что экономическая ситуация не очень хороша. Думаю, что недавний разговор Владимира Путина с Гурбангулы Бердымухамедовым по поводу координации действий Туркмении с СНГ — в определенном смысле один из сигналов о том, что полная изоляция и постоянный позитивный нейтралитет постепенно себя изживают.
Ашхабад не готов сразу от него отказаться, войти куда-нибудь, повысить уровень своей международной активности хотя бы на региональном уровне. Но, тем не менее, мельницы бога мелят медленно, но верно. В той геополитической ситуации, которая складывается вокруг ЦА и вокруг ее сырьевых ресурсов, очевидно, оставаться на позициях страны, закрытой даже от регионального партнерства, становится все труднее. Постепенно туркменская политика, очевидно, будет меняться — это будет не быстро, и процесс, конечно, не будет носить линейный характер.
- Что может послужить таким импульсом для ускорения?
— Во многом все будет зависеть от того, что будет происходить южнее туркменской границы. С другой стороны, складывается ситуация, когда КНР де-факто превратилась в силу, по сути, контролирующую все газовые ресурсы Туркмении. И это, наверное, требует какого-то решения. Возможно, в наступившем году все-таки будет подписана эта многострадальная конвенция, определяющая юридический статус Каспия. Но я не склонен считать, что как только это произойдет, по мановению волшебной палочки у прикаспийских государств откроется широчайшее количество разных возможностей.
Да, приоткроется окно, но слишком много параметров, которые это окно будут стараться запечатать. Тот же Китай, по-моему, абсолютно не заинтересован в том, чтобы туркменский газ уходил куда-то на Запад, он заинтересован, чтобы газ становился все дешевле для Китая и шел в одну сторону.
То же самое касается и каспийской военной флотилии. Фактор, конечно, не экономический, а сугубо силовой, но тем не менее стрельбы «Калибрами» произвели серьезное впечатление на столицы прикаспийских государств. Об этом быстро никто не забудет, и это будет учитываться при принятии решений, которые могут нанести дипломатический ущерб национальным интересам Российской Федерации.
То же относится и к позиции Ирана. Сейчас на туркменском направлении заморожены поставки, идет кардинальная перестройка собственной страновой газотранспортной сети, и потребность замещения в северных провинциях туркменским газом будет становиться меньше, потребность в туркменском газе будет снижаться. Может быть, появятся новые возможности для реализации транспортно-логистических проектов по линии реализации инициативы «Один пояс — один путь» в районе Каспийского региона. Есть много других факторов, которые будут влиять на туркменскую газовую политику.
Если подводить итоги по прошедшему году в Туркмении, ситуация с наполняемостью бюджета очень осложнена, и из нее необходимо искать пути выхода. Возможно, будут достигнуты какие-то прорывные договоренности с «Газпромом», но пока я не вижу, что Туркмения может предложить такого, чтобы российский газовый монополист отказался от своей позиции. Понятно, что Москва платила за туркменский газ дороже всего, и не кредитами, не товарами, а живыми деньгами. Но сейчас есть новые тенденции в перестройке российского газового экспорта, со строительством мощностей для СПГ.
То, что сейчас нам продемонстрировали, это только начало. А вопросы с прокладкой альтернативных газопроводов в Европу тоже находятся на начальной стадии, от их реализации многое будет зависеть. Строится «Сила Сибири» — очевидно, что проекты газопроводов в восточном направлении не отменяемы и останутся при любом внешнеполитическом раскладе. Основные договоренности с Пекином будут соблюдаться неукоснительно, это стратегическое направление. Остальным государствам, в том числе Туркмении, остается учитывать этот глобальный геополитический адрес и подстраиваться под него.
