Окончание аналитического эссе известного востоковеда Александра Князева.
В основу стратегии распространения турецкого влияния в регионе с 1991 года была заложена демонстрация собственного примера «успешного функционирования светской политической системы с элементами демократии западного типа, которой удалось в условиях доминирования в обществе приверженцев ислама провести рыночные преобразования».
Впрочем, по большому счету турецкое присутствие в регионе изначально было ограничено в силу слабого инвестиционного потенциала. Поэтому, не связывая себя крупномасштабными проектами, Анкара активно продвигает программы из soft power. Экономическое сотрудничество в целом несопоставимо с экономическим влиянием Китая, России, других стран, это относится как к общим объемам турецких инвестиций, так и к финансовой помощи в виде грантов, кредитов и различной технической поддержки. За исключением Узбекистана, во всех постсоветских странах региона заметное место занимает лишь малый и средний турецкий бизнес, на большее со стороны Анкары не делается даже заявок.
Исключением, в основном пока декларативным, являются, пожалуй, лишь отдельные инициативы в энергетической сфере, связанные с идеей транспортировки в западном направлении углеводородных ресурсов Туркмении и Казахстана, а также в сфере коммуникаций. Энергетические проблемы относятся к компетенции учрежденного в 2009 году в Стамбуле Совета сотрудничества тюркоязычных государств, в состав которого входят Азербайджан, Турция, Казахстан, Туркмения и Киргизия. На IV саммите Совета в июне 2014 года в Бодруме обсуждалась, в частности, возможность транспортировки каспийских углеводородов в Европу, там же была подписана декларация «Тюркский совет — современный Шелковый путь», артикулировавшая начало реализации запущенного в 2008 г. министерством промышленности и торговли Турции проекта «Шелковой путь». Цель проекта — связать турецким транзитом европейские и азиатские рынки, — изначально была и остается декларативной и неконкурентной по отношению к известному китайскому проекту. Гипотетически «тюркский проект» конечно же, выглядел конкурентом интеграционным планам России по созданию ЕАЭС. Но в реальности и благодаря тому, что состав стран-участниц и цели турецкого проекта частично совпадают с китайскими, они могут в перспективе взаимно дополнять друг друга, но Турция в этой связке может быть лишь элементом китайского проекта и никак иначе. Значительно успешнее утвердилась в регионе турецкая «мягкая сила».
Турецкий вектор Бишкека
Анкара уже 18 декабря 1991 года первой признала суверенитет и независимость Киргизии, которая тут же была вовлечена в экономическое, политическое и культурное сотрудничество, включая и религиозное. В 1992 году в республике появились первые международные школы в рамках сетевой структуры «Себат», подконтрольной движению «Нурджуллар» («Хизмет») Фетхуллаха Гюлена. С самого начала деятельности этих школ и лицеев религия сопровождала процесс обучения, хотя и не занимала главенствующей роли. Образовательная программа строится в соответствии с государственными стандартами министерства образования КР, но преподавание этики трактуется в тесной связи с религией, а личный пример религиозной практики преподавателей оказывает немалое влияние на учащихся. В результате большинство из них становятся практикующими мусульманами, начинают изучать труды Фетхуллаха Гюлена по тематике этики и ислама. Для обеспечения качественного религиозного образования лицеи делятся на сугубо мужские и сугубо женские. В 1992-2012 годы были открыты 22 лицея сети «Себат», международные школы SilkRoad и Cambridge, а также частный университет «Ататюрк Ала-Тоо» и Турецко-Киргизский университет «Манас». В условиях чрезвычайно лояльного отношения ко всему турецкому со стороны государства на протяжении всего постсоветского времени в Киргизии было обеспечено наиболее значительное присутствие турецких школ в сравнении с соседними странами. За четверть века выпускники турецких образовательных учреждений, синхронно с образованием в большом числе случаев обретшие и специфическое мировоззрение, следующее уже интересам не собственной страны, составили значительную часть киргизской элиты. Важно при этом понимать, что как и во всех странах региона, турецкая политика распространения своего влияния и переформатирования местных элит осуществляется в двух взаимосвязанных форматах: по взаимодействующим в общих целях каналам турецких государственных структур и структур, связанных с Фетхуллахом Гюленом.
Именно поэтому случившийся в сфере публичной политики конфликт между Бишкеком и Анкарой по поводу судьбы гюленовских школ в Киргизии не имеет принципиального значения, а с точки зрения турецких целей в республике имеет краткосрочный и в большей степени имитационный характер. С точки зрения турецкого влияния Киргизия уже прошла точку невозврата, а в условиях современной внутритурецкой ситуации просто стала объектом разбирательств между двумя турецкими конкурирующими политическими группами.
Помимо уже обозначенной идеологической и политической «протурецкости» важной части киргизской элиты, в этой вовлеченности имеют значение и бизнес-интересы многих ведущих киргизских действующих политиков, непредусмотрительно связавших их как с бизнес-структурами Фетхуллаха Гюлена, так и с иными турецкими кругами, оказавшимися сегодня на стороне его оппонента, действующего президента Реджепа Тайипа Эрдогана. Не менее трети товаров, поступающих в Киргизию по импорту, имеют турецкое происхождение, целым рядом политиков в свое время были вложены финансовые средства в турецкие объекты в самой Турции (в том числе — принадлежащие курдским бизнесменам, и в том числе — поддерживающим курдские движения в Турции). В связи с этим сегодня в этой сфере происходит определенная активность по выводу активов из Турции (в частности, в Катар, ОАЭ и другие арабские страны), что, впрочем, не означает разрыва межэлитных связей. На эти связи лишь краткосрочно проецируется кризис внутриполитической идентичности самой Турции, что только подчеркивает глубину зависимости Бишкека от Анкары.
После денонсации соглашений с Россией о строительстве Верхненарынского каскада ГЭС и Камбаратинской ГЭС-1, Турция для Киргизии стала крупнейшим торгово-экономическим партнером. Разочарование руководства Киргизии первыми результатами вступления в ЕАЭС компенсировалось активизацией турецкого направления: в конце 2015 — первом полугодии 2016 года в Анкаре состоялись два двусторонних бизнес-форума, где, помимо иного, киргизской стороной смело декларировались возможности республики по обеспечению доступа турецких товаров на рынки ЕАЭС. Турецкая сторона инициировала строительство в КР нескольких промышленных экономических зон, а заодно и военных учебных заведений в дополнению к обучению сотен киргизских военнослужащих в Турции. Устойчивое военное сотрудничество с Анкарой в Бишкеке трактуется как работа по налаживанию сотрудничества между ОДКБ и НАТО и в нем не видят никаких противоречий обязательствам КР перед ее формальными союзниками.
И пока успешная «многовекторность» Астаны…
Если взаимодействие Анкары с Бишкеком имеет все-таки более «скрытые» (но оттого не менее развитые) формы, то взаимоотношения Турции с Казахстаном развиваются преимущественно в межгосударственном формате. При этом именно Казахстан в отношениях с Турцинй утвердить наиболее продвинутые, но и вполне равноправные отношения, исключающие чье-либо доминирование. В отношении турецко-казахстанского сотрудничества в турецком политическом истеблишменте обсуждается даже проект: сформировать единое политико-экономическое пространство для всех тюркских государств (не только центральноазиатских) — с общим рынком, единой региональной энергосистемой, системой транспортировки энергоресурсов. Но этот проект изначально гипотетичен: казахский пантюркизм как идеология определенной части общества имеет не столько протурецкий, сколько собственный, автохтонный, характер, и опирается на соответствующее наследие собственных казахских отцов-основателей эпохи джадидского движения первой трети XX века, а не на турецкие скрижали.
Государственное же взаимодействие с Турцией в Казахстане вполне прагматично и осуществляется, исходя из широкого спектра собственных интересов. Так, к примеру, начиная с середины 1990-х годов руководству Казахстана и казахстанской дипломатии удается уходить от участия в турецком в своей основе и конфликтогенном с точки зрения России проекте транспортировки нефти по маршруту Баку-Тбилиси-Джейхан, как и так называемом «Транскаспийском газопроводе», сохраняя при этом ровные межстрановые отношения. Казахстан умеренно и бесконфликтно участвует в инициируемых Турцией проектах сотрудничества с тюркской интеграционной основой, даже сам инициировав создание Совета Сотрудничества тюркоязычных государств. При этом степень казахстанского участия очевидно демонстрирует понимание того, что большинство этих проектов носит преимущественно декларативный характер и не влечет для Казахстана какой-то серьезной практической пользы.
Недавняя ситуация с турецкими учреждениями образования также может служить примером гибкого и неконфликтного подхода к взаимоотношениям с Турцией. Международный общественный фонд «KATEV» был создан в Казахстане в 1997 году для координации работы учреждений образования с турецкой стороны. Под руководством фонда «KATEV» находятся 28 казахско-турецких лицеев, университет имени Сулеймана Демиреля, колледж имени Сулеймана Демиреля, Джамбульский экономический колледж в городе Тараз, начальная школа «Шахлан», международная школа «НурОрда». Если в соседней Киргизии обращение Анкары о закрытии находящихся под контролем Гюлена учреждений стала почвой для конфликта на уровне руководства двух стран, то ответ президента Казахстана по этому вопросу был сдержанным и, главное, максимально сбалансированным: «Мы не поддержим тех, кто действует против Турции. Это не соответствует нашим интересам. Мы не хотим этого. Мы договорились по этому поводу. Министерства образования обеих стран, создав рабочую группу, проведут проверки в школах. И если связь будет определена, мы отправим этих преподавателей обратно, а у Турции попросим новых учителей». Учитывая позже подтвержденное участие Нурсултана Назарбаева в урегулировании турецко-российских отношений и тот факт, что визит президента Казахстана был первым визитом на уровне главы государства, осуществленным в Турцию после попытки переворота 15 июля, вопрос об учебных заведениях безо всякого конфликтного сопровождения остался в компетенции руководства Казахстана.
В анклаве
Таджикистан в постсоветской Центральной Азии это своеобразный этнолингвистический анклав, или полуанклав, он единственный из стран региона не имеет преобладающего тюркского населения. С учетом определенной специфики восприятия частью таджикской интеллигенции, тенденции к распространению иранского влияния, а также сложного периода внутриполитического конфликта в 1990-х годах, турецкая soft power проникла в республику лишь в начале 2000-х и особо успешных позиций пока не поимела. В 2007 году открыла в Таджикистане свое представительство международная (турецкая) организация (платформа) «Диалог Евразии». Совместно с министерствами РТ, академией наук, Национальной библиотекой, вузами, неправительственными организациями она работает преимущественно в культурно-просветительских, классических для «мягкой силы», формах. Организацией проспонсирован ряд книжных изданий, это как книги Фетхуллаха Гюлена, так и издания о президенте Таджикистана, демонстрирующие лояльность к существующему политическому режиму. «Диалог Евразии» выпускает журнал под этим же названием, наполняемый в основном статьями видных представителей таджикской интеллигенции, местных чиновников о Гюлене и его учении. Среди книжных изданий — «Философия Гюлена в таджикской прессе», «Смысл толерантности», «Толерантность — основа мира», «Семья и развитие личности детей (Мысли Гюллена)», «Идейное пространство Гюлена»…
По просьбе правительства Реджепа Эрдогана, в 2015 году министерство науки и образования Таджикистана отказало в продлении лицензии турецкой компании «Шалола», которая являлась учредителем семи турецких школ в республике. Все они переданы в ведение министерства науки и образования и продолжают работать. Альтернативой, созданной уже по инициативе официальной Анкары, является действующий в Душанбе бесплатный Центр обучения турецкому языку «ТОМЕР», значительная часть выпускников которого способствует росту числа студентов, обучающихся непосредственно в вузах Турции, посольство Турции в Душанбе активно действует по открытию других центров обучения турецкому языку и отделений тюркологии в университетах Таджикистана.
Турецкий бизнес также слабо представлен в Таджикистане, естественно, что Таджикистан не является участником и тюркоязычных альянсов. В определенной мере, как и в истории с Узбекистаном, в последние годы картину двусторонних отношений несколько портит присутствие на территории Турции таджикистанских оппозиционеров — от лидера Партии Исламского возрождения Мухиддина Кабири до функционеров движения «24». Более того, официальный Душанбе в 2015 году обратился к правительству Турции (и всех стран-участниц Интерпола) с просьбой о выдаче лидера ПИВТ, оставшейся без ответа. Впрочем, влияние в Таджикистане вряд ли принципиально важно для стратегических установок турецкой политики, важно присутствие, связующее обеспечивающее заполнение всего регионального пространства.
Уйгурский фронт: от «Шарк Азатлык Ташкилаты» и ИДВТ до «Джебхат ан-Нусры» и ДАИШ
Традиционно более принципиально важна для реализации этих стратегических установок турецкая политика последних десятилетий в Синьцзяне, где наследие эпохи Йеттишаара и бадаулета Якуб-бека в условиях жестко державной политики Пекина в течение полувека успешно трансформировалось в тривиальный терроризм под этническими и религиозными лозунгами, во внешней политической поддержке которого Турция занимает далеко не последнее место.
Распад СССР и появление в Центральной Азии тюркомусульманских в своей основе государств явились своего рода катализатором очередного всплеска сепаратистских настроений в Синьцзян-Уйгурском автономном районе КНР. На первом этапе, примерно до середины 1990-х годов, наличие в Казахстане, Киргизии и Узбекистане достаточно многочисленной уйгурской диаспоры заметно активизировало ряд уйгурских организаций националистического (пантюркистского) и религиозно-экстремистского толка, в частности «Международный комитет освобождения Туркестана» (бывший «Национальный фронт Восточного Туркестана»), «Организация освобождения Туркестана», «Исламская партия Восточного Туркестана» (ИДВТ), «Шарк Азатлык Ташкилаты» и других. В декабре 1992 года в Стамбуле при поддержке турецких государственных структур прошел Всемирный уйгурский курултай (съезд), принявший решение о переходе к вооруженным методам борьбы за «независимость», начались планомерные поставки литературы экстремистского содержания, и затем и переброска оружия в СУАР. Основными финансирующими сторонами были Саудовская Аравия и Турция, но при этом контакты политико-идеологического характера в большей степени действовали с турецкими контрагентами (что в определенной мере связано с религиозными воззрениями; уйгурский ислам, как и в основном и турецкий, имеет суфийский характер, в отличие от ваххабитского саудовского).
На протяжении последующего времени в СУАР было зарегистрировано более 700 вооруженных акций, взрывов и диверсий, направленных против китайского присутствия. ИДВТ публично взяла на себя ответственность более чем за 200 актов терроризма. Важная идеологема в попытках других уйгурских организаций оправдать террористические методы антикитайской деятельности содержит в себе апелляции к боснийской и косовской ситуациям в бывшей Югославии, где так же имела место открытая турецкая поддержка национал-сепаратистов, изумительно вписывавшаяся в общую позицию союзников Турции по НАТО. Не случайно, в американских СМИ уже неоднократно проводятся прямые аналогии между боснийской и косовской — с одной стороны, и синьцзянской — с другой, проблемами.
Уйгурская проблема занимает весьма важное место во взаимоотношениях Китая и Турции. На официальном уровне руководство КНР всегда подчеркивало, что ее отношения с Турцией детерминируются позицией Анкары относительно уйгурского терроризма. Открыто действующие в Турции уйгурские центры Пекин рассматривает как террористические организации и требует прекращения их деятельности. В свою очередь, Турция при всех ее администрациях последних десятилетий, формально признавая территориальную целостность Китая, выступает с позиций защиты прав уйгуров в рамках либерально-демократической риторики, а по существу — поддерживая позицию отделения СУАР от КНР. В целом это было и остается сложной дилеммой турецкой внешней политики.
В 2009 году во время масштабных беспорядков в Урумчи и других районах СУАР Турция оказалась единственным исламским государством, которое осудило действия правительства КНР, тогдашний премьер-министр Реджеп Тайип Эрдоган назвал события в СУАР «геноцидом» уйгуров. Уйгурская проблема лежит в основе сильных антикитайских настроений в турецком обществе: численность уйгуров в Турции оценивается примерно в 300 тысяч человек, при этом постоянно растет число «беженцев» из СУАР, многие из которых затем оказываются в рядах «джихадистов» в Сирии и Ираке. По разным данным, в составе так называемого ИГИЛ (или ДАИШ, запрещено в РФ) и «Джебхат ан-Нусры» (с июля 2016 года — «Джебхат Фатах аш-Шам») воюет до 5 тысяч уйгуров из СУАР КНР, которые представляют собой один из самых крупных иностранных террористических легионов, китайские СМИ уверенно сообщают об их поддержке турецкой MIT и саудовской «Аль-Мухабарат Аль-амма» (Служба общей разведки).
Синхронно Турция участвует в проработке маршрутов доставки грузов из Китая через Центральную Азию и Каспийское море в Европу, минуя Россию. В Анкаре полагают, что, таким образом, китайский проект «Экономического пояса Нового Шелкового пути» подменяется магистралями, где превалировать могут интересы Турции и ее тюркоязычных партнеров, оживляя во многом снизивший свою актуальность в конце 1990-х пантюркистский проект. Чрезмерное увлечение этническим и религиозным факторами представляет собой слабое место турецкой политики: современные международные отношения подвергают серьезным испытаниям любую чересчур доктринальную внешнюю политику, а тем более — неизменно основанную на столь эфемерных для нынешнего прагматичного мира концептах как «этническая солидарность» и приверженность религиозному единству.
* * *
В разгар «арабской весны» Анкара четко позиционировалась в роли регионального лидера и представителя «интересов народов», оказывая поддержку оппозиционерам в Тунисе, Ливии, Египте, что, кстати, в армейских кругах самой Турции вызывало серьезное недовольство. Турецкому генералитету был ближе прецедент отстранения от власти «Братьев-мусульман» египетскими военными во главе с нынешним президентом Египта Абдул Фаттахом Ас-Сиси в июне-июле 2013 года. Впрочем, в Турции Эрдоган сумел не допустить египетского варианта развития событий, на краткосрочную перспективу Реджеп Тайип Эрдоган стал главным выгодополучателем в последствиях событий неудавшегося военного переворота 15 июля или, по одной из важных версий, имитации такового.
В любом случае, Турция относится к числу тех стран, где внешнеполитические стратегии в силу внутренних перемен могут быть лишь слегка откорректированы, сохраняя свою базовую сущность, в основе которой лежат все те же доктрины, ведущие историю из времен Блистательной Порты. К примеру, вопреки звучащей антиамериканской риторике и намекам на сближение с РФ, ЕАЭС, среди всего разнообразия турецких политических сил нет таких, кто, гипотетически придя к власти, осуществил бы в турецкой политике свой «поворот на Восток», или «на Север». А уверенный рост нестабильности на арабском Ближнем Востоке и тупиковая ситуация в отношениях с Европейским союзом уже в самой обозримой перспективе могут привести к тому, что центральноазиатское направление может стать важнейшим среди геополитических приоритетов Турции.