Актёрская профессия спасает, огорчает и радует
Юбилей легенды отечественного театра и кино, народной артистки СССР Татьяны Дорониной
Её обожали, забрасывали цветами, называли русской Мэрилин Монро. Но американская кинозвезда вряд ли сыграла бы то, что блистательно воплощала в ролях лучшая актриса нашей страны. Это было очевидно всем, кто хоть однажды видел Татьяну Доронину на экране, а если посчастливилось, и на сцене. Фильм «Старшая сестра», сделавший её в одночасье знаменитой, а также «Три тополя на Плющихе», «Ещё раз про любовь» и сегодня смотрятся так, будто они сняты на века, говоря о её неповторимом таланте. Как и её театральные работы, на которые ходили смотреть как на чудо в Ленинграде и Москве, потрясённые её Лушкой в «Поднятой целине», Монаховой в «Варварах», Настасьей Филипповной в «Идиоте», Дульсинеей Тобосской в «Человеке из Ламанчи»... Во всём, что она играла, обнаруживался редкий дар большой актрисы, способной передать время и ту женскую суть, которую нельзя разгадать. Можно только удивляться смелости, с какой она переходила из одного театра в другой ради более интересной работы, причём всегда на пике бешеной популярности.
Анатолий Эфрос после её ухода из БДТ предлагал Товстоногову искать взамен Дорониной сразу пять актрис. Эдвард Радзинский убеждён: тот, кто не видел на сцене Доронину, вообще не знает театра. Георгий Натансон считал, что рождение такой актрисы, как Доронина, – праздник культуры России.
Более 30 лет, с 1987 по 2018 год, Т.В. Доронина была художественным руководителем и директором МХАТа имени Горького. И до последнего времени при каждом выходе на сцену её встречал и провожал шквал аплодисментов. Не только потому, что помнили её былые победы. Публику неизменно брал в плен этот тихий завораживающий голос, слышный в любом уголке огромного зала и проникающий в самое сердце. И та правда жизни, что является природой этой уникальной актрисы и личности. Как и её улыбка, вобравшая в себя доброту и силу великой женщины, способной на поступок. Такой была её Васса Железнова – пронзительно современная, восхищающая цельностью натуры, любовью и – главное – умением делать дело. А это так нужно сегодня России, чтобы нам жить и верить в своё предназначение. –Татьяна Васильевна, сохраняется ли сегодня то, что называют русским психологическим театром? – Сохраняется, но очень избранно и редко. Сейчас в основном следуют моде, главная задача которой – больше заработать. Что же, зарабатывать своим трудом естественно. Но следуя при этом тем понятиям, которым тебя обучали и которые являются традицией русского театра. А вот не соблюдать никаких норм в репертуаре, пребывании на сцене, забыв всё, что является основой и красотой русского театра, позорно и оскорбительно. Глубина мысли автора, которую режиссёр проясняет и подаёт залу через артиста, – это то, что Марина Цветаева называла взаимной работой театра и зрителя, включённого в процесс, из чего и рождается театральное зрелище. Превращение же серьёзной пьесы в неуважительный к автору балаган сегодня обычное дело. И говорить об этом нужно как о свершившейся в русском театре трагедии.
– Что вы думаете о свободе? И есть ли она у театральных деятелей? – Свобода, которую даёт сегодня государство – это уже не свобода, а допустимость того, что допускать нельзя. Нельзя допускать оскорбления веры. Нельзя оскорблять великие тексты гениальных писателей, потому что это не свобода творчества, а другая сторона жизни под названием эпатаж, который никогда не был принят людьми, уважающими свою страну.
– Есть место, где вам комфортнее всего в жизни? – Сцена. Мне повезло с началом. Я сыграла свою первую роль в потрясающей пьесе Александра Володина «Фабричная девчонка» в ленинградском Ленкоме. И получила любовь зрителя с первого спектакля. Уже во второй картине меня встречали аплодисментами. Такое было счастливое крещение. Дальше – Большой драматический театр с любимым режиссёром и любимыми партнёрами. Лучшими артистами времени. То, что они оказались в одном театре – талант Георгия Товстоногова и соединение вместе Борисова, Луспекаева, Лаврова, Смоктуновского, Стржельчика, Копеляна, Басилашвили – это чудо! Каждый из них – театр! А здесь такое созвездие! Они все были способны к исповедальности, и им было что исповедовать. Потом Москва – Театр имени Маяковского, где я была счастлива, Театр эстрады, где я играла в пьесе Эдварда Радзинского «Женщина с цветком и окнами на север», Театр имени Ермоловой и «Спортивные сцены 1981 года» с дивными партнёрами – Витечкой Павловым, Танечкой Догилевой, Олегом Меньшиковым. И, наконец, сцена МХАТа имени Горького.
– Больше всего помимо таланта и красоты поражает ваша верность театру. С ней надо родиться или её можно воспитать? – У меня были очень хорошие педагоги. В Школе-студии МХАТ Борис Ильич Вершилов вёл меня все четыре года. Говорили, что я его любимая ученица за все годы преподавания. Он был замечательным режиссёром и вместе со Станиславским ставил «Женитьбу Фигаро» и ряд спектаклей. Мне повезло, когда Георгию Товстоногову было интереснее работать со мной, чем с другими. Он дал мне возможность работать в гигантском диапазоне: я играла героинь и характерные роли, существовала в разных жанрах, имея одинаковый успех. Это было результатом не только моего таланта, но и работы, и дало мне веру в себя и в смысл того, что я делаю.
– Что вы читаете и любите ли что-то перечитывать? – Обожаю перечитывать знакомый текст, который знаю почти наизусть. Если хочу утешить себя, перечитываю любимую «Белую гвардию» – совершенное произведение. Или как будто в первый раз открываю для себя «Евгения Онегина» и рыдаю от восторга. Причём самое интересное для меня не в сюжетных ходах, а в философских пушкинских рассуждениях, И когда я узнаю о постановке «Евгения Онегина», стараюсь увидеть.
– В Вахтанговском театре вы видели этот спектакль? – Нет, но видела «Дядю Ваню». Этого мне хватило. Хотя у меня особое и, пожалуй, двойственное отношение к Театру имени Вахтангова: я его очень люблю все годы. Вахтанговцы первые меня сразу приняли и взяли на первый курс, где мне и надо было остаться. Одно время я об этом сожалела. Мне нравится, что они не ханжи, и если в этом плане лгут, то меньше, чем остальные. Там одно время было много ярких и блистательно одарённых артистов, способных смело творить. Это свойство театра, очевидно заданное с самого начала его основателем, учеником Константина Сергеевича Станиславского Евгением Вахтанговым.
– А как случилась ваша встреча с Театром Маяковского? – Меня долгие годы, с тех пор как я появилась в Москве, приглашал в свой театр Андрей Александрович Гончаров. Одна приманка ему особенно удалась: «Не хотите работать со мной, начинайте с Марией Осиповной Кнебель. Она ставит «Таланты и поклонники»». И я стала репетировать. У меня были изумительные партнёры – Саша Лазарев и Максим Штраух. Более нежной любви к Станиславскому, чем у Марии Осиповны Кнебель, я не видела и не слышала. Это было такое трогательное и великолепное явление под названием Кнебель! Она несла в себе то, что забыто ныне: стиль жизни в театре при Станиславском. Говорила: «Вы к нам после репетиции приходите, сестра приготовила ужин. Мы поужинаем, а потом уже с вами будем репетировать». Тащила в свой дом, а там сестра, совершенно не похожая на неё. Сказать, что они сестры, было нельзя. Только удивиться можно. Трогательное, нежное большеглазое существо – Мария Осиповна Кнебель, а рядом другое – круглое и милое. Каким образом их соединили? Обе одной национальности, а впечатление, что совсем разные, хоть и в одной семье. Общее было в глазах! И становилось понятно: это родные сестры. Второе в их доме изумительное существо как будто считало своим предназначением вкусно кормить тех артистов, с которыми сейчас будет репетиция. Чтобы отдохнул человек, чтобы его ничто не отягощало, чтобы всё было легко, вкусно, сытно. Это был дом! Дом времён Константина Сергеевича Станиславского. Потом был разговор с замечательным художником Пименовым, что делал декорации к этому спектаклю. Он смотрел, какой должен быть костюм на мне – Негиной. И если бы не занятость в съёмках «Трёх тополей», я бы довела всё до конца и была счастлива. Но эти съёмки совпали со съёмками фильма «Ещё раз про любовь», и у меня на репетиции не было времени. Я долго извинялась перед Марией Осиповной, с большим сожалением отказалась, полагая, что мне повезёт и я вернусь. Но прошло время, была введена другая актриса, спектакль пошёл без меня, и моя работа в Театре Маяковского отодвинулась. А что такое Гончаров, я тогда ещё не знала.
Но когда он позвал меня на «Человека из Ламанчи», мне стало интересно: я в таком жанре на сцену ещё не выходила. Гончаров был очень талантливым режиссёром, но и ревнивым: обижался, что для меня главным оставался в творчестве Товстоногов.
– Что, по-вашему, осталось в Камергерском переулке от созданного Станиславским театра? Карфаген разрушен? – Я никогда не говорила о коллегах плохо: существует профессиональная этика. Всегда воспринимаю с радостью любую талантливую игру, без всякой зависти: она мне не свойственна. Могу удивляться и благодарить исполнителей, которые открыли для меня то, что я и не подозревала в решении какого-то образа, что мне не приходило в голову, а им пришло. Я не понимаю только, как работают артисты в Камергерском в тех спектаклях, что, с моей точки зрения, там просто недопустимы, так как не соответствуют мысли, духу и вере основателей Художественного театра. Для меня оскорбительно само появление этих спектаклей на священной сцене. Ученики Станиславского, Тарасова и Кторов, в спектакле «Последняя жертва» были столь блистательны, что говорить о прогрессе, сравнивая их игру с тем, что идёт сегодня в этом театре, не приходится: слишком очевидны потери высоты. Сейчас постановщики, подобные Богомолову, не обладающие талантом, способны только оскорблять память ушедших и чувства живых.
– Каково ваше мнение о спектакле «Князь» в «Ленкоме» по роману Достоевского «Идиот» в постановке Богомолова? – По сравнению с «Карамазовыми» в МХТ это детский писк. Многие объясняют подобные вещи тем, что всем нужны деньги. Мол, это Доронина говорит, что голодный артист – хорошо. Я же утверждаю, что голодный или не голодный, а артист должен честно выполнять то, что ему предназначено.
– Когда МХАТ разделился и вы возглавили часть труппы, что это было для вас – желание защитить актёров, стремление противостоять реформам? – Противостоять таким разрушительным силам одной невозможно. А порядочность и православная вера, данные мне родителями, диктовали: «Соверши то, что в твоих силах». Именно тогда началось открытое уничтожение русского драматического театра, и первой жертвой стал МХАТ. О разделении коллектива появилось в СМИ пошлейшее выражение: «Развод Ефремова с Дорониной», что не было правдой, а только прикрывало то, что являлось преступлением: уничтожено понятие труппы и внутренней структуры, созданной Станиславским. Труппа около двухсот человек для театра с филиалом – это нормально. Ефремову вручили группу талантливых людей, к которым он добавил своих актёров, а потом закричал, что труппа раздута. И исключил величайших мастеров, народных артистов России и СССР – Леонида Губанова, Михаила Зимина, Георгия Шевцова, Галину Калиновскую, Анастасию Георгиевскую. Это было неблагородно и непорядочно. В театре существовал настоящий оркестр, который, по мнению Станиславского и Немировича-Данченко, необходим: это живой звук, а не механика, что пускается в записи. В оркестре были замечательные профессионалы, их надо было сохранять и беречь. Но для Ефремова легче отказаться от талантливых музыкантов.
– Вам не страшно было браться за руководство театром? – Не то что не страшно, я просто не пришла тогда на собрание. И меня поставили перед фактом: «Если ты откажешься, нам что, на улицу идти?» Ведь Ефремов сказал артистам: «Отправляйтесь в клуб «Каучук» и там пребывайте». Пришлось согласиться. Хотя в мои планы никогда не входило руководить театром. Мне было интересно работать в своём качестве.
– Чтобы возглавить такой коллектив, нужен сильный характер! – Здесь не характер и не сила, а обязательства, которые, видно, на меня Господь Бог возложил: «Попробуй, если другого выхода нет». Решила попробовать. Но если всю правду сказать, то артисты, что Ефремову не понадобились, профессиональные и талантливые, сплотились и очень мне помогали. Без них я ничего бы не сделала. Они держали дисциплину и чудесно играли на сцене.
– Как вы выбирали режиссёров для постановок в театре? – Всегда сложно найти режиссёра, у которого помимо таланта есть ещё и смелость противостоять средствам массовой информации. Тогда негласно в ходу была не очень приятная теза: «Если поставишь в театре у Дорониной, все будут против тебя». Роман Виктюк сказал: «А мне на вас…» и поставил «Старую актрису на роль жены Достоевского» по пьесе Радзинского, где два актёра держат внимание зала три с лишним часа, говоря на отвлечённую тему. Это нечто совсем не похожее на сегодняшние погремушки, где кто-то кого-то насилует, а дальше эти извращённые особи ещё и породняются, что совершенно несвойственно нормальным людям как способ жизни.
– А кто ещё не побоялся у вас ставить? – Руководитель Украинского театра имени Ивана Франко Сергей Данченко блистательно поставил «Вишнёвый сад» – необыкновенной красоты спектакль! Мне сказали, что за этот поступок его исключили из Союза театральных деятелей. Третьим был Борис Покровский. Он поставил у нас изобретательно и красиво спектакль «Пророк» по сценарию Валентина Непомнящего. Это был Пушкинский вечер, где шли сцены из «Маленьких трагедий», «Евгения Онегина» и других произведений великого поэта. Эти три режиссёра нас тогда буквально спасли. Они были интересны, талантливы и не похожи друг на друга! Потом появились другие творцы. Среди них наиболее яркое явление – Валерий Белякович. У него светлая голова, большая фантазия, замечательный темперамент. Он придумывал вещи фантастические, непредсказуемые! Для нас его внезапный уход из жизни – большая потеря.
– В фильме «Ещё раз про любовь» интимные сцены очень целомудренны, но зрители проникаются чувствами героев. А в современных фильмах подобные сцены снимаются с бесстыдством и откровенностью, не вызывая отклика у зрителя. – Чтобы этот отклик был, нужно для начала одеться. Всё, что касается физических данных, дошло до безобразия и абсурда. У Пушкина сказано: «Едва найдёшь в России целой две пары стройных женских ног». С той поры ничто не изменилось. Какой может быть интерес у юноши к противоположному полу, если он с младенческих лет видит всё, что издревле скрывалось, было тайной, и тайна эта вызывала хотя бы любопытство? Женское бесстыдство сегодня зашкаливает. А вместе с ним пришла и грубость необыкновенная, что никогда не было свойственно женщинам.
Я одержима темой русского реалистического театра, где должны воплотиться лучшие драматургические произведения, которые никогда не грешили против нравственности. А чтобы вернулась поэзия в своём благотворном воздействии, нужно для начала воспитать хороших драматургов и писателей. Сейчас очень мало подлинной поэзии. А если нет поэзии, о каких высоких чувствах можно говорить?! Потому не обучаемые ни литературой, ни театром натуры становятся очень грубыми женщинами, и мужчины ищут забвение. Количество выпиваемой водки зашкаливает.
Невозможно долго существовать и в постоянном напряжении под воздействием всех этих преступлений, убийств, что проповедует сегодня телевидение. Это какой-то бесконечный чудовищный, идущий по всем программам детектив, где безобразно убивают и насилуют. Он стал главным жанром. Идёт уничтожение идеи государственности, и это страшно. Я уверена, если бы все силовые структуры были так безобразны, как их показывают на телевидении, нас бы давно не было на свете.
– Что вас спасает в тяжёлые моменты жизни? – Профессия.
– Больше всего огорчает? – Профессия.
– А что радует? – Профессия.
– Каким был самый печальный день в вашей жизни? – Смерть отца. Это была первая смерть в моей жизни, мама потом умерла. И начались потери.
– А самый счастливый? – Возвращение отца с фронта в 1942-м – раненого, изувеченного, хромающего.
– Что вас может растрогать сегодня до глубины души? – Доброта. Сталкиваясь с её искренним проявлением даже в плохом фильме, я начинаю плакать: её сегодня так мало.
– Вы фаталистка или считаете, что всё в руках человека? – Всё в руках Бога. Что должно случиться, то и случается.
