Кто-то Бушина любил, кто-то ненавидел, но побаивались и те и другие, стать объектом его критики было страшновато. Владимир Сергеевич яростно восстанавливал справедливость, боролся с фальсификацией истории СССР, в выражениях не стеснялся. Умер в 95, во сне. Говорят, так уходят праведники.
Бушин окончил школу в 1941-м, прошёл почти всю войну, завершив боевой путь в Маньчжурии. В Литинститут поступил в 1946-м, его сокурсники – Юлия Друнина, Эдуард Асадов, Григорий Бакланов, Юрий Бондарев, Евгений Винокуров, Григорий Поженян, Владимир Солоухин… В ВКП(б) вступил на фронте, остался до конца верен партии.
В 2019-м мы говорили с Владимиром Сергеевичем по телефону незадолго до 9 Мая, он получил приглашение на Парад Победы и, отпустив пару колкостей о задрапированном Мавзолее, сообщил, что пойдёт на Красную площадь со знаменем СССР. Это была его традиция идти с красным знаменем, в верхнем левом углу которого серп и молот: «Это моё знамя, никакого другого для меня не существует».
Лично познакомиться с Бушиным довелось в 2013-м, Владимиру Сергеевичу было 89. Пришёл к нему домой, чтобы взять интервью, но первый вопрос, прямо на пороге, адресовался интервьюирующему:
– А зачем вы, собственно, пришли? Можно ведь было по электронной почте обменяться вопросами-ответами?
– А вы пользуетесь компьютером?
– Естественно, – ответил Бушин сухо.
С тех пор мы в основном и общались по электронной почте, можно сказать, приятельствовали, иногда он хвалил за какую-то статью, иногда ругал. Не без ехидства, но в общем-то доброжелательно. Чётко, в нужном объёме и оговоренные сроки Бушин писал по заказу редакции – о Симонове, Друниной, Годенко… Легко соглашался на сокращения – сам немало проработал редактором и на собственном опыте знал, что больше всех правке сопротивляются графоманы.
А на первом, очном интервью он поразил блестящей реакцией и феноменальной памятью. Сидел под книжными стеллажами, а когда цитировал кого-то по памяти, указывал ладонью куда-то в сторону книжных рядов – как будто подключался к первоисточникам телепатически.
Нередко Бушин сам присылал статьи в разные отделы «ЛГ» – задела какая-то публикация в газете, возмутила премьера на ТВ, вывело из себя высказывание политика. Печатали из присланного далеко не всё – что-то не подходило по объёму, что-то представлялось слишком резким. Сейчас, к 100-летию, посмотрели с коллегами электронные ящики, перечитали бушинские статьи.
Доставалось от Владимира Сергеевича всем, и живущим, и почившим, вне зависимости от лагеря, мировоззрения.
Вот, например, в неопубликованном отзыве на сериал «Таинственная страсть» Бушин пишет о поэтах-шестидесятниках:
«В числе 97 стран, которые Евгений Евтушенко посетил по командировкам Союза писателей, по собственному желанию или по заданию КГБ, была и Куба. В этих вояжах поэт находил пути и средства для встреч не только с писателями, художниками, артистами – с Пикассо в Париже (1963), с Бёллем в Кёльне (1963), с Артуром Миллером и Джоном Апдайком в США, – но также с политиками: с сенатором Робертом Кеннеди, с госсекретарём США Генри Киссинджером да ещё и с президентом Ричардом Никсоном. Мало того, Евтушенко в Нью-Йорке встречался ещё и с генеральным секретарём ООН У Таном. Ну, спрашивается, в чём интерес их обоих?
Рядом с таким обилием встреч на высочайшем уровне жалко выглядит, допустим, Андрей Вознесенский, ближайший конкурент, которому всего-то-навсего удалось однажды побалакать с сенатором Эдвардом Кеннеди, с президентом Рейганом, автором полоумного афоризма о нашей родине как об «империи зла», да с Жаклин Кеннеди-Онассис. Нет, Евтушенко абсолютный, недосягаемый чемпион по вояжам, контактам. Хотя, конечно, трудно представить себе, что не только У Тан или Никсон, но и Пикассо или Апдайк когда-нибудь читали хоть что-нибудь из его сочинений. Скорее всего, он был любопытен им как человек из великого Советского Союза. Они все были наслышаны, что это «империя зла», а вот перед ними живой человек оттуда и не кусается. Как странно! Давайте сфотографируемся…
В 1981 году вышла книга Евтушенко «Точка опоры», сборник литературных портретов советских писателей-современников, которых автор знал лично. Что ж, совсем неплохая книга, только, может быть, многовато своих фотографий – 27 штук. Но вот в 1990-м вышла «Политика – привилегия всех». Здесь уже 53 фотографии автора, т.е. в два раза больше. Да пусть хоть бы в пять! Гораздо печальнее, что в той книге поэт на фотографиях с Валентином Распутиным и турецким коммунистом Назымом Хикметом как со своими друзьями, а в этой книге их нет, как лучшие друзья автора их заменили американцы Миллер и Апдайк. Там был наш композитор Эдуард Колмановский, с которым Евтушенко сочинял песни, а в этой вместо него – американский композитор Пол Винтер, с которым он никогда не работал. В той – коммунисты Фидель Кастро и Луис Корвалан, с которыми поэт чуть не в обнимку, а в этой их вытеснили антикоммунисты Никсон и Киссинджер, с которыми автор чуть ли не лобзается…»
А вот о Вознесенском, ещё одном герое означенного сериала:
«Однажды в «Литературке» Дима Стариков привёл к нам в отдел русской литературы худенького юношу, желавшего прочитать нам свою поэму «Мастера». Собрались, прослушали. Михаил Николаевич Алексеев, заведующий отделом, сказал: «Что ж, печатаем. Правда, Владимир Сергеевич?» На другой день я подписал поэму в набор. С неё Вознесенский и пошёл. А как радовался Андрей, когда на страницах той же «ЛГ» в дни осуждения Пастернака в статье о романе Анатолия Калинина «Суровое поле» я по тексту процитировал строки поэта:
На столе стакан не допит,
Век не дожит, мир забыт…
Тогда Валерий Павлович Друзин, и.о. главного редактора, вызвал меня в свой кабинет и спросил, знаю ли я, чьи это строки. Я ответил, что знаю. Так статья и была напечатана. И Андрею это пришлось очень по душе…
Потом Вознесенский присоединится к клевете бездарей о гениальном «Тихом Доне». И наконец уже давно бестрепетной рукой напишет:
Нам, как аппендицит,
Поудалили стыд…»
А вот статья, где Бушин откликается на высказывания «почвенников», приуроченные к 80-летию Шукшина:
«В «Литературке» главная статья, конечно, Валентина Распутина. Несколько смущает такое уверение: «Феномен Шукшина в том, что его не должно было быть, никто ему не давал справки на деятельное существование. Не должен, а явился». Ну не справки, конечно, а разрешения или пропуска, что ли? Странно... А кто давал разрешение на «деятельное существование» Пушкину и Лермонтову, Гоголю и Достоевскому? Кто выписывал пропуск Горькому и Есенину, Шолохову да и самому Распутину?
Но это у него не юбилейная обмолвка. Распутин уверен, что Шукшин жил во времена, когда «конфигурация жизни не могла не калечить людей». Ну вот искалечила она, допустим, того же Шолохова, Валерия Чкалова, Шостаковича. Так? Они, советские люди, «перестали различать, где благо, а где напасть, и не верили ничему». И вот, говорит, из-за этого «потеряло свою могучую силу государство. И когда итог этот стал окончательно предрешён, Шукшин ушёл». Это что ж, ещё в 1974-то году, задолго до горбачёвско-ельцинской катавасии всё было окончательно предрешено? И катавасия, и её творцы ни при чём? И никто не виноват? Здесь слышится то ли признание закономерности ухода Шукшина в 45 лет, то ли объявление его дезертиром. Мы же с Распутиным не ушли и по мере сил противодействуем «окончательному решению» русского вопроса. А вот Василий Макарович...»
Мишенью хлёсткой, остроумной критики Бушина становились либералы, консерваторы, коммунисты, почвенники. Он стал одним из самых ярких публицистов, отстаивающих идею несправедливости развала СССР. Вот стихи 2017 года, присланные им в редакцию, публикуем их только сейчас:
Я остался один
из писателей-фронтовиков,
Что ещё не умолк и держу оборону,
как прежде.
Я устал, изнемог,
и порой не хватает мне слов
И лжеца пригвоздить, и убойно
ответить невежде.
Я остался один… Как велик наш урон!
Всюду подлость, коварство, измена…
Для себя я оставлю последний патрон –
Это лучшее средство от плена.
Вдруг услышал я голос:
– Да, проигран бой,
Но стыдись хоть бы маленьких внуков:
С тобой Ленин и Сталин,
и Киров с тобой,
Рокоссовский, Курчатов и Жуков.
С тобой лучшие люди российской земли,
И молчать им осталось недолго,
Как недолго ещё под покровом зимы
Будет наша безмолвствовать Волга.
И от слов этих словно пахнуло весной,
Я спросил: – Кто ты? Чей? Неужели?..
И услышал: – Федотов. На парте одной
Мы в десятом с тобою сидели.
А потом страны спасенья ради
До конца я стоял в Сталинграде.
(«Ты остался один?»)
