В далекие самозабвенно-бессознательные «ногобушевские» 90-е годы, когда слова «Запад», «Европа», «виза» были чуть ли не синонимами понятиям чести, счастья и всеобщей благодати, а «русский» и «Россия» – угрюмой отсталости и недоразвитости, нас, студентов, учили уму-разуму, а также основам демократии и правильного отношения к миру «дорогие» западногерманские друзья.
Каждая поездка на запад Германии воспринималась тогда чем-то вроде подарка судьбы. Зашкаливающая молодость была своего рода психологическим буфером: нам гораздо интереснее было узнать побольше о других странах, поговорить, познакомиться с другими людьми, выучить их язык, в конце концов, нежели какие-то там «основы демократии». Нам интересен был «цивилизованный мир». Немцы, несущие свет демократического просвещения в наши умы и сердца, надо сказать, тоже были молодыми, поэтому очень часто программа буксовала, и «просвещение» уступало место просто приятельским отношениям. Кроме того, остатки мощного советского образования не давали возможности даже профессорам германских вузов относиться к нищим русским студентам совсем уж высокомерно: бывало, даже наши троечники затыкали их за пояс на публичных лекциях по какой-нибудь германской филологии – вот и вся тебе демократия.
Но унизительное положение России не могло не сказываться на отношении к нам, конечно.
Общая тенденция была следующей: этих диких русских надо учить жизни. Знаете, как немцы между собой называли первые недели пребывания русских на их благословенной земле? «Избавление от культурного шока».
То есть оторопь, которая возникала у человека, приехавшего из нищей страны при виде забитых товарами магазинов, именовалась именно культурным шоком – о культуре как таковой речи не шло в принципе. Наши попытки напомнить о том, что человек состоит не только из желудка, встречали снисходительное непонимание и похлопывания по плечу. Сытый голодного не разумеет. Мы культурно замолкали.
Вру. Однажды о культуре речь зашла. А именно: в каком-то молодежном центре была назначена встреча, посвященная «культуре национального покаяния». Мы уже твердо усвоили, что если немцы перед кем и будут каяться, то только и исключительно перед иудеями – за страшные страдания, нанесенные им в годы холокоста (это слово мы тоже тогда узнали). Поскольку ни евреев, ни иудеев среди нас не было, встреча, на которую нас довольно настойчиво позвали в молодежный центр, большого интереса не вызывала. Но пошли – посмотрим, в чем наши немецкие сверстники провинились.
А надо сказать, что встреча проходила в годовщину освобождения Освенцима. Мы-то знали, кто освобождал, но ни слова о каких-то там русских сказано не было: очень обтекаемо говорилось просто об освобождении заключенных концлагеря. То, что в нем содержались и русские, и украинцы, и другие, было открытием – это мы выяснили уже после встречи, оказавшейся несколько скандальной, потому что пошла не совсем по сценарию.
Одной из главных тем встречи было показать, каково это – быть изгоем в обществе. «Вы только представьте, как это страшно, когда вас из-за вашей национальности или веры считают человеком второго сорта! – говорил оратор. – Вы должны носить на одежде особый знак, говорящей о вашей второсортности, – "звезду Давида"! Как это страшно!». Мы ничуть не спорили. Оратор закончил призывом: «Так вот, давайте в знак сострадания со всеми жертвами концлагерей, устроенными нашими предками, в знак покаяния наденем завтра на свою одежду "звезду Давида" с надписью внутри "Jude" – почувствуем себя изгоями и напомним соотечественникам, какова историческая вина немецкого народа!». Потом в лучших традициях демократии были предложены реплики с места.
Меня и дернуло:
– Предлагаю соорудить и еще одну нашивку, копию той, с которой ходили заключенные не только Освенцима, но и по всей фашистской Германии!
Это вызвало неподдельный интерес:
– Что за нашивка? Что было написано?
– Написано было «OST». Полагалась для насильственно перемещенных лиц с оккупированных восточных территорий. Носили русские, украинцы, белорусы – славяне, в общем. Можем прочесть лекцию, каково жилось этим людям в то время – воспоминаний и свидетельств уйма. Итак, если кто-нибудь наденет на себя нашивку «OST», я считаю, это дополнит знания о том страшном времени.
Тут я понял по реакции зала, что сказал не то что лишнее, а нечто прямо-таки оскорбительное: пару секунд царила мертвая тишина. Она быстро сменилась до боли знакомой фразой: «Реплики потом – тут вам не место для обсуждения». «Погодите, – говорю, – а как же историческая правда? Покаяние? Объективность? А, да: демократия?» – все мои недоумения потонули в гуле голосов, обсуждающих куда более важные темы, чем страдания каких-то русских, освобождение русскими концлагерей и прочих «мелочей».
А после встречи ко мне подошел приятель-немец, который, к его чести, так же, как и я, давно уже понял, что о подлинном установлении добрых отношений речи вообще не идет, и предупредил: «Парень, будь осторожнее. О русских помалкивай. О ком хочешь говори, но о русских молчи».
«Так значит, – отвечаю, – мы всё так же второй сорт? Унтерменши, получается?». «Ты сам ответил. Мне стыдно. Но ты молчи – иначе и у меня будут неприятности».
Это лишь один из эпизодов обучения нас основам демократии на «благословенном» для нас когда-то Западе. Многому мы тогда научились...
