В экспертном сообществе разворачивается дискуссия о возможном экономическом кризисе в Казахстане. Поводом для начала полемики послужили новости с финансовых рынков, где в последние несколько недель тенге стал демонстрировать ослабление, а также сообщения об увеличении размеров трансферта из Национального фонда в связи с «бюджетным кризисом».
Отечественные мейнстримные экономисты, как и положено апологетам экономики правого спектра (right-wing economics), которые гордо называют себя либеральными экономистами, в основном заняты обсуждением цвета лейкопластыря, которым они рекомендуют накрывать язвы и нарывы казахстанской экономики. Онтология кризиса, его глубинные, структурные причины не обсуждаются. Все внимание зациклено на важных, но поверхностных показателях, таких, как, например, инфляция и дефицит бюджета. Но даже эти концепции рассматриваются в отрыве от капиталистической формы воспроизводства, которая в нашей стране приняла самые уродливые формы финансового капитализма, освященного неолиберальной идеологией.
Казахстанские экономисты, индоктринированные в это мировоззрение, навязанное транснациональным капиталом на заре независимости, теперь представляют интересы компрадоров и плутократии и неспособны предложить смену экономической парадигмы. Они приучены говорить на мейнстримные темы об «инфляция потребительских цен», «дефиците бюджета», «процентных ставках центробанка» и т.д. Но что это говорит о капиталистической форме хозяйствования? Как это соотносится с периферийным положением казахстанской экономики в глобальной капиталистической архитектуре? Связь властных отношений капитала и труда, то есть воздействие финансового лобби и олигархии на госполитику в части валютного контроля, размеров дефицита бюджета, монетарной и фискальной политики, и многое другое – вообще табу.
Все это повторяется из года в год, просто пациент (отечественная экономика и все мы) привыкает к тому, что его организм и тело нефункционально, страдает от патологии. Эту патологию я называю неолиберальным капитализмом, чьими синонимами могут служить такие термины, как «турбокапитализм», «капитализм-рантье», «финансовый капитализм». Чтобы показать, что сложившаяся в Казахстане модель не-развития всегда приводит к кризисам, и, главное, как это происходит, я приведу примеры трех стран.
Родина танго представляет собой показательный пример масштабного перераспределения в пользу класса капиталистов, который, подмяв под себя государство, не просто применил типичные неолиберальные реформы, но и глубоко внедрил долговую (debt-driven) монетаристскую политику с помощью государственного механизма (state-led) в ее систему политической экономии.
Военная хунта, захватившая власть в 1976-м, под влиянием доморощенных «чикагских мальчиков» инициировала неолиберальные реформы. Режим запретил деятельность профсоюзов и отменил субсидии и госрегулирование, которые помогали поддерживать экономический рост, основанный на повышении заработной платы рабочих. При правлении диктатуры в Аргентине первые структурные изменения, благоприятные для интересов финансовых групп и иностранного капитала, были внедрены до такой степени, что это затруднило возвращение к национальному народному альянсу эпохи перонизма.
Например, были снижены тарифы (со средней ставки 90% до 50%), что привело к деиндустриализации, и внедрена новая система управления валютным курсом - скользящая привязка обменного курса (crawling peg). Это способствовало либерализации процентных ставок, когда внутренние ставки, устанавливаемые центральным банком, были выше, чем на международных рынках. Последнее приводит к тому, что в страну привлекается спекулятивный капитал, который вытесняет производственную деятельность и разграбляет отечественные промышленные отрасли. (Нет, вам не показалось – все это реализовано и в Казахстане). Тем временем, в период с 1980-го по 2004-й в Аргентине наблюдался застой экономики: она росла ежегодно в среднем на 1,3% по сравнению с устойчивым ростом в 3,3% в период с 1950-го по 1980-й. После падения диктатуры страна пережила гиперинфляцию более чем в 300%, деиндустриализацию, экономический спад, а внешний долг увеличился с 7 млрд. долларов США в 1976-м до 46 млрд. к 1983-му.
К тому времени власти Аргентины достигли консенсуса относительно того, что импортозамещающую индустриализацию следует заменить неолиберальной политикой, продвигаемой США, Всемирным банком и МВФ. Под их влиянием аргентинская деловая элита и технократы выступали за ортодоксальную экономическую политику, благоприятную для иностранных инвестиций, дерегулирование финансовых рынков, приватизацию, «гибкость» рынков труда и свободные обменные курсы. Национальные стратегии развития, такие, как промышленная политика и поддержка малоимущих, были отменены.
Во времена первого демократически избранного правительства Рауля Альфонсина (1983-1989) страна пережила кратковременный потребительский бум, вызванный притоком иностранного капитала, который закончился экономическим замедлением и резким ростом инфляции с более чем 600% в 1984-м до 1000% в 1985-м и 3000% в 1989-м. Правительство Альфонсина изначально обещало сократить неравенство доходов и увеличить реальную заработную плату, но под давлением бизнеса и международных финансовых институтов последовало рекомендациям Вашингтонского консенсуса по обслуживанию внешнего долга, национализированного во время военного режима. В результате экономическая стагнация и маргинализация профсоюзов продолжились. (Опять прямо-таки 100-процентное совпадение: Казахстан-Аргентина – братья навек… по несчастью).
Масштабная программа приватизации началась в 1991-м с приходом к власти второго демократически избранного правительства Карлоса Менема (1989-1999 гг.). В триумфальную фазу неолиберализма в 1990-м Аргентина была названа «звездой», которая проводила политику, предписанную Всемирным банком и МВФ, став их «лучшим учеником». (И нашу республику любили нахваливать иностранные консультанты: «Ай да казахи, ай да молодцы! И приватизацию провели! И рынки либерализовали! И пенсионная система у них чилийская! И банк центральный у них самый «самостийный» - никакие там профсоюзы не слушает, процентную ставку поднимает, чтобы одолеть проклятую инфляцию!").
Под давлением МВФ Аргентина склоняется к системе «валютного управления», когда курс национальной валюты жестко привязывается к доллару США. Чтобы устранить любые ожидания девальвации и снизить инфляцию, министр экономики (между прочим, выпускник Гарварда со степенью PhD) Доминго Кавальо в 1991-м представил план конвертируемости. Закон о конвертируемости установил фиксированный обменный курс на основе одного песо за один доллар. Правительство было лишено дискреционных полномочий печатать деньги, а также управлять денежной и валютной политикой. Это значит лишить себя суверенного права (и обязанности!) управлять национальной экономикой!
Функции центрального банка были фактически преобразованы в функции валютного совета, состоящего из технократов, которых никто не избирал. Эмиссия разрешалась только в случае прироста золотовалютных резервов. Валютный контроль был отменен. Любые созданные деньги должны были быть обеспечены валютными резервами или притоком иностранного капитала. По сути, это режим, аналогичный золотому стандарту 1930-х годов, только теперь это был долларовый стандарт, сопоставляющий денежную массу с долларовыми резервами. Так создается «долговая петля», которую неолиберальные технократы и либеральные экономисты накидывают на шеи своих стран.
Аргентина достигла недолговечной и хрупкой макроэкономической стабильности, которая поддерживается ростом потребления, финансируемым за счет притока иностранного капитала. Однако при таком «росте без развития», обусловленном постоянным кредитованием и притоком иностранного капитала, чистый рост капиталов в стране быстро испарился из-за постоянного обслуживания внешнего долга, репатриации прибыли иностранными инвесторами и любви аргентинского правящего класса к тому, чтобы держать капиталы за рубежом. (Господи, как дубайские риелторы молятся за здоровье своих казахстанских клиентов!). По данным, раскрытым в 1999-м, ежегодно в Аргентине отмывалось до 15 млрд. долларов США, в том числе около 6 млрд. связанных с наркобизнесом. (А таможенный пост «Хоргос» на что…?!).
Аргентина подсела на «кредитную иглу». Правительство провело очередную тотальную приватизацию. 1999-й был назван «годом великого переселения» - из-за неблагоприятной ситуации промышленные предприятия страны переместились в Бразилию. И это несмотря на десятилетия обхаживания иностранных инвесторов и создания для них благоприятного инвестиционного климата. (Казахстан свято блюдет принципы коммерческого законодательства – мы никому не раскроем условия заключения «соглашений о разделе продукции» с ТНК и условия приватизаций!). К началу 2000-го были парализованы и демонтированы практически все отрасли экономики, за исключением нефтяной. В это же время богатые аргентинцы держали за рубежом не менее 90 млрд. долларов США! Эта сумма превышала валютные запасы страны в 4 раза и равнялась объему экспорта аргентинских товаров за 3,5 года! (Интересно, «сколько Казахстана» вывезено нашими клептократами?).
Вот таких результатов добились аргентинские экономисты-монетаристы, чьим приоритетом оставалась «инвестиционная привлекательность страны», которая, мол, обеспечит экономический рост. Монетаризм предписывает проведение ортодоксальной политики по стабилизации инфляции и обеспечению устойчивости валютного курса. Триумф неолиберальной экономической политики и монетаризма привел к тому, что к 2000 году аргентинская экономика перестала существовать как целостная система, ориентированная на интересы страны. (Кризис в электроэнергетике Казахстана и замерзающие теплосети целых городов – это уже не звоночки, это гремящий колокол…).
Всемирный Банк попытался засекретить доклад «Бедность и распределение доходов в Аргентине», данные из которого, просочившись в информационное поле, шокировали общественность. Свыше 36% аргентинцев не могли позволить себе минимальную продовольственную корзину, а более 8% потребляли калорий меньше физиологического уровня. (А вот казахстанцы знают, как бороться с недоеданием. Наши соотечественники набирают кредитов. Благо наша самая продвинутая в СНГ банковская система щедро раздает потребительские кредиты, а агентство финнадзора свято блюдет интересы финансовых рантье, чтобы они могли наживаться, пардон, на «предоставлении финансирования населению в соответствии с его запросами»).
Режим конвертируемости создал избыточный спрос, подпитываемый притоком иностранного капитала и ростом курса аргентинского песо, привязанного к доллару, что подорвало конкурентоспособность национальных торгуемых секторов. В результате дефицит текущего счета в 1992-1997 годах увеличился с 5,5 млрд. до 12,1 млрд. долларов. (В Казахстане наши мейнстримные экономисты смогли убедиться, что «сравнительное преимущество» работает, как и предупреждали политэкономы. Наше всё – «нефть и газ» - в бурные «нулевые» годы обеспечило постоянный приток нефтедолларов, и мы, как и положено, заработали «голландскую болезнь». Промышленность нам не нужна. Всё купим.).
Очередное предупреждение прозвучало в 1995-м во время «кризиса текилы» в Мексике, затем в 1997-м случился восточноазиатский кризис, за которым в 1998-м последовал российский дефолт, а в 1999-м произошла девальвация бразильского реала. Во всех этих случаях Аргентина страдала от внешних потрясений и не могла адекватно отреагировать, поскольку была ограничена Законом о конвертируемости. По иронии судьбы, еще в 1914-м и 1929-м Аргентина отменила золотой стандарт, чтобы избежать дефляционной спирали снижения расходов, замедления экономики и роста безработицы.
Такое разрушение некогда сравнительно процветающей страны произошло не просто «из-за неправильной политики по контролю за инфляцией». Именно интересы финансового капитала, как внутреннего, так и транснационального, способствовали проведению неолиберальной политики, направленной на «борьбу с инфляцией». МВФ с маниакальной настойчивостью поддерживал устойчивость «режима конвертируемости» в Аргентине в 1991-2001 годах, что позволило стране сохранить свою эфемерную «кредитоспособность» и, таким образом, попасть в непрерывную спираль государственного долга.
Для «поддержания доверия» внешних кредиторов к кредитоспособности Аргентины МВФ организовал около пятидесяти миссий в период с 1991-го по 2002-й и утвердил два соглашения о расширенном кредитовании – в 1992-м и 1998-м. Эти миссии обеспечивали закрепление «долговой удавки» на шее страны. Заодно продолжалось ее разграбление и проводилась политика жесткой бюджетной экономии, так как «аргентинское государство слишком много тратило», и одной из главных причин всех бед были названы госрасходы. (У нас, например, знают, кто виноват в росте задолженности. Наши экономисты называют виновниками «финансово безграмотное население». Ведь в этом году объем кредитов населению превысил порог в 17 трлн тенге. При этом уровень займов с просроченной задолженностью более трех месяцев составил 650 млрд тенге, что на 13% больше, чем в начале года!).
Уровень недоверия и озлобленности населения достиг такого уровня, что в 2023-м президентом Аргентины избрали юродивого Хавьера Милея, который под маской «анти-элитного» кандидата является на деле ставленником транснационального капитала. Первый в мировой истории «президент-либертарианец» под лозунгом смеси правых либертарианских и консервативных направлений проводит ультраправую политику, выгодную финансовому капиталу. Он поклялся не поднимать налоги, сократить до минимума госрасходы, приватизировать все, что еще находится в госсобственности, и ввести плату на все, что возможно. Только за несколько месяцев правления карикатурной формы Трампа в Аргентине зафиксирован рекордный за 20 лет уровень бедности на уровне более 57%. Около 27 млн. аргентинцев считаются бедными, а ещё 9 миллионов – нищими…
