«Советскому» не нужно стыдиться своего «безбожия» или оправдываться за него. Его «безбожие» – это его готовность принимать суверенные решения, основанные на собственном разуме, совести и воле, отрицая над собой наличие «высшей власти»В одном из последних выпусков популярного политического ток-шоу Маргарита Симоняьн, привычно демонстрируя свою религиозность, связала нынешние успехи России с «возвратом к вере в Бога» после «70-летнего безбожия, когда страна впала в одну ересь, а потом 30-летнего плена у другой ереси – ереси Мамоны».
Строго говоря, вряд ли безбожие вообще можно отождествлять с ересью, просто потому, что «безбожие» – это отсутствие веры в Бога, а ересь – это отход от канонической интерпретации религиозных постулатов. То есть либо уж одно, либо другое, «безбожник» говорит: «Я в Бога не верю и в своих действиях полагаюсь на свой разум и совесть», а еретик говорит: «Я в Бога верю, но трактую религиозные постулаты и картину мира иначе, чем официальная религия». Есть еще язычники, они говорят: «Я в Бога верю, но не в вашего, а в другого».
Так что Симоньян что-то с чем-то перепутала. Но, в общем-то, ясно, что имела она в виду именно безбожие и вкладывала в это определение негативную коннотацию.
Правда, ведущий Владимир Соловьев, деликатно оговорив уважение к ней, ей возразил, отметив, что для него советский период – это не период «безбожия», а период высочайшего героизма и великих достижений, а Советский Союз – не «безбожное государство», а его Родина, которой, в частности, он приносил присягу – и остается ей верен. Кстати, в одном из более поздних репортажей, уже с линии фронта, он сказал и о том, что чем дальше, тем больше и острее осознаешь, что, несмотря ни на что, Родина как была, так и остается советской. Среди возражений против слов о «безбожии советского периода» прозвучала и другая мысль: что большевики не могут считаться безбожниками, поскольку они не уничтожали веру как таковую, а предложил на замену ей другую, обеспечившую духовный подъем народа, его свершения и великие подвиги.
Эпизод завершился вполне мирно, и та же Симоньян заявила, что ни в коем случае антисоветчиком не является и признает все свершения советского периода, правда, оговорив, что нельзя ничто рассматривать как «только черное или только белое», то есть обозначив, что, по ее мнению, черного в советской истории тоже хватало.
Но дело даже не в этом. Строго говоря, отрицать, что советская власть в собственном смысле слова была «безбожной», – бессмысленно, потому что она провозглашала себя и была властью атеистической. «А-теизм» есть отрицание теизма, то есть существования в мире «божественного начала», то есть признающий себя атеистом просто говорит, что он «безбожник», в существование Бога не верит, никакую религию не исповедует. Право на что закреплено в российской Конституции, наряду с правом исповедовать любую религию, как, кстати, было во всех прежних отечественных Конституциях: «Статья 28. Каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания, включая право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними».
Только каким-то образом получилось так, (в основном, на фоне навязчивой демонстрации своей внезапной религиозности представителями власти и того или иного начальства), что если треть века назад признавалось, что в Бога верить не запрещено, но не очень прилично, то сейчас положение изменилось: быть неверующим, то есть атеистом, теперь не запрещено, но признавать себя атеистом – негласно не поощряется и тоже считается неприличным.
Треть века назад нужно было всерьез и искренне верить, чтобы о своей вере говорить публично, сегодня – наоборот, нужно обладать определенным гражданским мужеством, чтобы себя назвать атеистом.
Хотя, если на то пошло, неприличным должно было бы считаться пусть и негласное, но признание не очень приличным соблюдение одного из естественных конституционных прав.
А вот слову «безбожник», по сути являющемуся русским аналогом того же «атеиста», был особым образом придан и еще более предосудительный смысл: не только не верящего в существование некого высшего сверхъестественного существа, но и как бы «не имеющего ничего святого», не имеющего базовых жизненных ценностей, готового на любое моральное и уголовное преступление, «носителя бесчестия».
Собственно, данная коннотация – инструмент религиозной манипуляции: не имея доводов для опровержения установок атеизма, носители определенного агрессивного вида церковных взглядов подменяют понятия, в ходе этой подмены объявляя не верящего в их трактовку картины мира, предполагающей существование верховного существа, трансцендента, своей всемогущей волей детерминирующего само существование мироустройства и существующий миропорядок, объявляя несогласие с этой своей картиной мира «отрицанием всего святого» и концентрацией бесценностности и бесчестия.
Строго говоря, осуждение атеизма (безбожия) – это определенное признание своего страха и бессилия перед ними.
Что, кстати, не отрицает и обратного: той огромной прогрессивной роли, которую сыграла религия в форме монотеистической веры, утвердив в цивилизационном сознании сначала представления о единстве мира. Затем признания единства его законов, а затем и их познаваемости, то есть – в возникновении науки. Которая, в свою очередь, и поставила под вопрос религиозную картину мира.
Кажется, Лаплас, демонстрировавший Наполеону свою картину устройства мира, на вопрос великого реформатора о том, почему в этой картине не нашлось места Богу, ответил: «Сир, я не нуждался в этой гипотезе».
Советский строй и советский проект, конечно, был атеистическим, то есть «безбожным» – и это не его недостаток, а его достоинство: потому что не будь он таким, не ставя перед собой цели «свершения невозможного», он и не имел бы тех достижений, которых добился. Не создал готовых на подвиг поколений, не воссоздал бы страну, разрушенную, кстати, на деньги поддержавших контрреволюционное движение иностранных держав, стремившихся разделить ее между собой. Не разгромил бы фашизм и не стал моральным маяком для большей части человечества.
Симоньян, правда, упомянула и о том, что, как ей кажется, с религиозной точки зрения, в ходе Великой Отечественной войны, именно когда казалось, что все пропало, поражение неизбежно – именно когда в этот момент страна и ее руководство обратились к Богу и призвали на помощь церковь и религию, удача вновь перешла на их сторону.
Только это не так: хронологически это неверно. Часто поминаемая встреча с церковными иерархами, на которой было принято решение о восстановлении патриаршего престола и открытии монастырей и церквей, состоялась и после самого критического момента войны – битвы за Москву. И после Сталинграда, и после разгрома врага на Курской дуге, то есть когда война прошла самые драматические моменты и была по существу выиграна. Коренной перелом уже произошел, вставали новые задачи.
Конечно, оно было и оценкой прогосударственной и просоветской политики церковного руководства того времени, давно отказавшегося от поддержки контрреволюционного движения, проводившейся во времена Гражданской войны и сразу после нее в 1920-е годы.
Только важнее было другое. Просто впереди была конференция в Тегеране, решался вопрос о реальном вступлении в войну США и Англии. Вопрос о «правах верующих» был одним из вызывавших нарекания Запада. И нужно было снять все вопросы, которые могли быть использованы как повод для торможения открытия второго фронта.
Советский проект и советский строй именно потому, что был «безбожным», то есть не признававшим трансцендентно предписанных границ и ограничений возможного, на месте распавшейся Цивилизации Покоя создал Цивилизацию Прорыва. Кстати, распадаться она стала тогда, когда отказалась от собственной сущности: отказа от трансцендентной детерминированности и устремления к тому, что кажется невозможным.
То есть отказа от веры в существование Бога и принятия идеологии, ставящей целью изменение, создание Нового Мира. И вот когда социум испугался своей дерзости и своего «безбожия», тогда взлет сменился нарастающим падением и катастрофой.
Так что «советскому» не нужно стыдиться своего «безбожия» или оправдываться за него. Его «безбожие» – это его готовность принимать суверенные решения, основанные на собственном разуме, совести и воле, отрицая над собой наличие «высшей власти».
И в этом смысле слово «безбожное» – это похвала и комплимент: потому что оно означает «Великое и Несдающееся».
